Самый счастливый день

Много написано в XX веке об ужасах и страданиях заключенных в лагерях. Архимандрит Павел (Груздев) уже незадолго до смерти, в 90-х годах уже минувшего столетья, признался:

«Родные мои, был у меня в жизни самый счастливый день. Вот послушайте.

Пригнали к нам в лагеря как-то девчонок. Все они молодые-молодые, наверное, и двадцати им не было. Их „бендеровками“ называли. Среди них одна красавица — коса у ней до пят и лет ей от силы шестнадцать. и вот она-то ревит, так плачет… „Как же горько ей, — думаю, — девочке этой, что так убивается она, так плачет“.

Подошел ближе, спрашиваю… А собралось тут заключенных человек двести, и наших лагерных, и тех, что вместе с этапом. „А отчего девушка-то так ревит“? Кто-то мне отвечает, из ихних же, вновь прибывших: „Трое суток ехали, нам хлеба дорогой не давали, какой-то у них перерасход был. Вот приехали, нам за все сразу и уплатили, хлеб выдали. А она поберегла то, не ела — день что ли, какой постный у нее был. А паек-то этот, который за три дня, — и украли, выхватили как-то у нее. Вот трое суток она и не ела, теперь поделились бы с нею, но и у нас хлеба нету, уже все съели“.

А у меня в бараке была заначка — не заначка, а паек на сегодняшний день — буханка хлеба! Бегом я в барак… а получал восемьсот граммов хлеба как рабочий. какой хлеб, сами понимаете, но все же хлеб. Этот хлеб беру и бегом назад. Несу этот хлеб девочке и даю., а она мне: „Ни, не треба! Я чест свое за хлиб не продаю“! и хлеб-то не взяла, батюшки! Милые мои, родные! Да Господи! не знаю, какакя честь такая, что человек за нее умереть готов? До того и не знал, а в тот день узнал, что это девичьей честью называется!

Сунул я ей этот кусок под мышку и бегом за зону, в лес! В кусты забрался, встал на коленки… и такие слезы были у меня радостные, не горькие. А думаю, Господь и скажет:

— Голоден был, а ты, Павлуха, накормил Меня.

— Когда, Господи?

— Да вот тую девку-то бендеровку. То ты Меня накормил!

Вот это был и есть самый счастливый день в моей жизни, а прожил я уж немало».