От меня это было

С Ирой мы познакомились четверть века назад на вступительных экзаменах в институт. Она приехала из села Евлашево Пензенской области, и была не только очень красивой и умной, но еще и совсем незлобивой. Воспитанная в православной семье любящими родителями, которые в условиях гонений на верующих все же сумели привить дочери главные христианские добродетели — смирение и неистребимое желание творить добро — она была открыта всем. А подружившись со мной, еще и сделала для меня самое главное в моей жизни — привела к вере.
Ирина бабушка была старостой Евлашевского храма, после закрытия которого у нее в доме в сундуках хранились серебряные ризы, иконы, подсвечники и большой напрестольный крест с голубыми камнями. Родители Иры обвенчались сразу после войны, а когда родились дети, семья переехала к бабушке. Однажды ее мама сказала: «Нельзя, чтоб такие иконы хранились у нас в сундуке», — и отвезла их в город в единственный открытый храм.

Иру покрестили, когда ей было шесть лет, но в храме с тех пор она бывала от случая к случаю. А к тому времени, когда мы с ней познакомились, я и крестик­-то не помню у нее на шее. И все­-таки именно она и привела меня к Богу.
Помню, как мы, студентки, пришли в Крестовоздвиженский храм в Алтуфьево, долго стояли на службе, пытаясь понять хоть что­то, и ощущая, что нам очень хорошо. Пение хора ложилось на душу необыкновенной благодатью, хотелось прийти снова. Ира кое­что понимала, и от души делилась со мной своими знаниями.

А еще она возила с собой кусочек свечи, который ей дали после крещения. Она разделила его и половинку отдала мне. Я отщипывала от него маленький кусочек, прилепляла к зажженной свече и верила, что этот огарочек будет и мне помогать в трудностях.

Ира стала крестной мамой мне и моему сыну. Время шло, у нас было все хорошо, вернее, мы так думали. В храм ходили на Пасху и еще перед Новым годом, чтобы «не тащить с собой старые грехи». После окончания института Ира уехала к себе в Евлашево, и наше воцерковление пошло разными путями. Через какое-­то время я определилась с храмом, нашла духовного отца и уже не могла жить без веры. Иру же Господь призвал на несколько лет позже. И обращение ее было через болезнь.

Как гром среди ясного неба прозвучало сообщение из Евлашево, что у подруги обнаружили злокачественную опухоль сразу в обеих молочных железах. Ира рассказала, что после обследования врач пригласила ее на прием с целью назначения даты операции. Ни много ни мало, ей должны были отнять обе груди. Я стала настаивать на приезде подруги в Москву. Лечащий врач была категорически против этого решения, она кричала на Иру: «Ты что, мне не веришь?» Преодолев это давление, подруге с трудом удалось получить на руки результаты хоть каких­то анализов. С ними она и отправилась в дорогу.

Ира приехала в пятницу утром, я встречала ее у поезда, настраивалась держать себя в руках. Но как только она показалась в тамбуре вагона, мы встретились глазами и обе расплакались. Опомнившись, я чуть строго сказала: «Давай договоримся, что пока мы еще живем. Не плакать». Ира очень изменилась. Всегда красивая и веселая, она почернела, глаза ввалились, ее добрую и открытую душу накрыло такое смятение и отчаяние, что при виде ее сердце разрывалось на части.

День ушел на телефонные звонки. Брат помог договориться о консультации со специалистом в онкоцентре на Каширке. Но только на понедельник. Такая отсрочка, как оказалось, была промыслительна, но поняли мы это позже. Приехав на дачу, натопили печку и пошли на всенощную в «мой» храм.

Познакомившись с моим батюшкой, Ира рассказала о своем горе и попросила ее исповедовать. Отец Ростислав расспросил, постилась ли она и успеет ли прочитать все положенные перед причастием молитвы, а потом посоветовал купить книжечку святителя Игнатия (Брянчанинова) и готовиться по ней. «Чтоб тебе для начала полегче было», — сказал ласково он. Но вечер был длинным, мы решили легкой жизни не искать, поэтому взяли «Опыт построения исповеди» Иоанна Крестьянкина. Надо сказать, что за свою жизнь ей пришлось только однажды исповедоваться, много лет назад, да и было это, в общем-­то, формально, без подготовки: батюшка спрашивал, она отвечала.

А в этот вечер Ира читала вслух, мы разбирали грехи по книге, она записывала свои на листок. Что бы она ни читала, все было «про нее». Она обращала ко мне свои огромные удивленные глаза и говорила: «Я что­-то очень много пишу», — ждала поддержки. А я ей только одно отвечала: «Было бы удивительно, если бы тебе нечего было писать. Пиши-­пиши». Тогда ей казалось, что я не очень оправдывала звание подруги. Она ждала, что поддержу, оправдаю ее. Это «пиши-­пиши» выглядело в ее глазах какой-­то вредностью.

Закончили мы далеко за полночь, список оказался на нескольких листах. Вычитали Правило, утром — Последованиеко святому причащению, с трепетом отправились в храм. Я потом спрашивала ее, что она чувствовала тогда, она ответила: «Было такое ощущение, что я попала в другую жизнь. Я вошла в этот храм и уцепилась за него с надеждой, как за соломинку. Обливаясь слезами, знала, что я в храме Божием и теперь все будет хорошо, мне есть у Кого просить».

Перед исповедью Ира была уверена, что прочитает свои листочки быстро, но на первом же слове горло так сдавило, что она еле­еле произносила слова. Батюшка слушал ее внимательно, дал ей возможность сквозь слезы и спазмы прочитать все до конца самой. Ничего не комментировал, объяснять не стал, только сказал: «Ну что ж, ну что ж. С Богом». Может, и говорил что­то еще, но для нее все последние события были таким потрясением, что она и себя не помнила. Первый раз в жизни она исповедовалась и причастилась, как положено.
После службы мы пригласили батюшку к себе в гости, пили с ним чай, разговаривали о жизни и радовались обновленной душой этому зимнему солнечному дню. Ира все удивлялась, что батюшка может не только служить, но еще и сидеть рядом в нашем домике, мирно беседовать на разные темы и отвечать на вопросы. И все это лично для тебя. В этот момент ужас в душе отступил, было как­то спокойно рядом с батюшкой от его тихого, ласкового голоса, от его любви к нам, горемычным. И не то, что происходило в последующие дни, а Божия благодать после причастия, внимание, ласка и любовь батюшки Ростислава к несчастью незнакомого человека, сделали Иру другой, стали той гранью, которая разделила ее жизнь на две части.

А в понедельник утром в душе снова появилась горечь — мы собирались на Каширку. Никогда не забыть, как долго шли от метро. Это огромное, незнакомое здание в перепуганном сознании представало какой­-то фабрикой, если не смерти, то страданий точно. Мы никак не могли войти в него. Только найдем открывающуюся дверь — нас не пускают. На одном из входов, когда вахтерша отвернулась, мы попытались быстро проскочить мимо нее. Но она была слишком бдительна и, не церемонясь, прогнала нас. Я робко пошутила: «Похоже, нас не ждут, нам не сюда».

В конце концов, мы дошли до входа, где нас не выгнали, а даже приняли одежду в гардероб. Пока шли к лифту, подавленное страхом сознание фиксировало болезненные лица, платки на безволосых головах женщин, какую­-то молчаливую угнетающую суету спешащих людей. Казалось, что жизнь в нас медленно замирала.

Врач был слишком бодр для нашего душевного состояния. Иру осмотрели, выдали все направления на обследования и посоветовали быстренько их пройти.

О, эти бесконечные коридоры онкоцентра на Каширке. Мы метались по ним в поисках нужных кабинетов, расходились, чтобы занять очередь сразу в несколько, бегали друг к другу, чтобы не оставаться долго наедине с мрачными мыслями. Через несколько часов после входа в это здание мы имели на руках все результаты анализов, необходимые для операции. Вернулись к врачу, он снова был полон энтузиазма, так как, по его словам, пока мы ходили, он уже «наточил ножи». То есть нашел место и время для операции в ближайшие дни. Мы смиренно отдали ему все бумаги. И вот…

Он долго их рассматривал, по мере изучения результатов, его энтузиазм постепенно уходил. Доктор позвонил заведующему, тот пришел и тоже долго-­долго все изучал. Потом начали снова Иру спрашивать, осматривать. Мы понимали, что­-то не так. Это пугало и все-­таки немного отвлекало от чувства безысходности. Что нас ждет еще? У нас попросили стекла (на стеклах «высеивают» раковые клетки). Стекол у нас не было, их не отдали в Пензе. Несмотря на это, врачи вынесли свой вердикт: «У вас ничего нет». В одно мгновение мы бросились друг к другу обниматься и запрыгали от радости. Я только повторяла: «Я же говорила, что нам не сюда». Нас попросили все­-таки добыть стекла и для пущей уверенности принести их на проверку врачу, после чего отпустили с Богом.

Мы шли обратно по этим бесконечным коридорам, знали, что они уже не имеют к нам никакого отношения, и мы тут не свои. И все же хотелось поскорее выйти.

Вышли на улицу и первым делом позвонили батюшке, кричали в трубку: «Представляете? Ничего нет!» Он радовался с нами и все повторял: «Слава Богу! Слава Богу!» Я по греховной своей сущности завела разговор о враче, по чьей вине моя подруга чуть не стала инвалидом, на что Ира спокойно, тихо и уверенно ответила, что разбираться и тем более мстить никому не собирается. Эта тема и до сих пор остается закрытой для разговора.

А Ира с тех пор стала воцерковляться, привела детей в храм, теперь она — большая помощница на своем приходе, регент хора. В Москве удается бывать нечасто, но в каждый приезд она обязательно просит отвезти ее к отцу Ростиславу. Ира говорит: «Хоть я и живу далеко и не бываю, не исповедуюсь здесь, все равно батюшка Ростислав для меня главный батюшка в моей жизни».

Сказать слово «воцерковилась» по отношению к Ире будет мало. Она стала ревностной христианкой. Моя подруга приняла все и сразу, считает, что нельзя немножко верить, а немножко не верить. Если среда или пятница, значит, она не ест не только мясо, рыбу и молоко, но и растительное масло. А когда видит, что я уже к вечеру среды кладу на хлеб м-а-­а-ленький кусочек сыра, у нее от изумления раскрываются и без того огромные глаза и вытягивается лицо: «Как? В этот день Господа предал Иуда. И ты можешь сейчас это есть?» Даже перед домашней молитвой она переодевается в юбку и надевает платок на голову. Но больше всего поражает и вдохновляет то, как она реагирует на любое известие. Что бы я ей ни рассказывала, чем бы ни делилась, она тут же выпаливает: «А ты радуйся. Слава Богу! Господь тебя не оставил».

Легко сказать «Благодарю за все!» после того, как перемолол кости ближнему и поносился всласть со своими неурядицами. Когда живешь в миру, где есть все, в том числе и скорби, часто забываешь, что все от Бога, что Господь дает все по силам. Научиться смотреть на мир и на себя в нем с радостью и надеждой удается не сразу и далеко не каждому. Ире это удалось. В тот день, когда она после долгого перерыва приняла Тело и Кровь Христовы, выражаясь современным языком, она «стерла в своей душе старый файл и начала пользоваться новым», а Господь закрепил его на следующий день «неожиданным» исцелением и сделал возможным дальнейшее его использование в ее жизни.

Ирина Белоцерковская, Москва-­Евлашево