Машутка

Больше всего на свете я люблю ездить с мамой в паломнические путешествия. Каждый год, когда у меня наступают летние каникулы, мы едем к какому­нибудь святому. Мы побывали уже у Митрофания Воронежского, у Тихона Задонского, у Иова Почаевского.

— Мама, — спросила я в одно прекрасное летнее утро, — к кому мы поедем в этом году?

— Не знаю, Машенька, — ответила мама. — Куда батюшка благословит, туда и поедем.

— А когда он благословит?

— Да в ближайшее воскресенье и благословит.

«Как хорошо, — подумала я, — до воскресенья осталось всего три дня».

Они пролетели очень быстро, я и не заметила, как они пролетели. В воскресный день мы с мамой, как обычно, пришли в храм, и после богослужения батюшка объявил:

— Едем к преподобному Феодосию Кавказскому.

Через несколько дней мы с мамой пришли на соборную площадь, где уже стоял новый микроавтобус для паломников. На переднем стекле, справа, я увидела несколько бумажных икон:

Спасителя, Божией Матери и святителя Николая, а рядом — заметная, красными печатными буквами, надпись: «Паломники». В салоне были удобные, с высокими спинками, сиденья, мы, с шутками и смехом, разместились (нас было несколько человек) и поехали.

Я сидела у окна, и мне было все видно: сначала был город, потом пошли поля, перелески, овраги, мосты через маленькие и большие речки, села, деревни, козы, которых пасла маленькая старушка, аисты на водонапорной башне — это был наглядный урок географии, и учебника раскрывать не надо.

Руководитель нашей группы Виталий Борисович (мы всегда ездим с ним) прочитал акафист преподобному Феодосию Кавказскому, затем Серафима, бывшая актриса, а теперь регент нашего храма, запела:

Житейское мо­оре
Играет волна­ами,
В нем радость и го­оре
Всегда перед на­ами.

Никто не ручи­ится,
Никто не узнае­ет,
Что может случи­иться,
Что завтра с ним ста­анет…

Все паломники подхватили, в том числе и я. Я знаю все песни, которые мы исполняем в пути — и народные, и покаянные, а также песни на слова известных и неизвестных поэтов. Когда поешь, на душе становится радостно, и никогда не устанешь.

— Через полтора часа — Минеральные Воды! — объявил Виталий Борисович. — Там нас ждет преподобный Феодосий!

Радость охватила мою душу: еще один святой войдет в мою жизнь, я буду ему молиться, а он будет помогать мне в учебе, укрепит мою веру, поможет еще больше любить маму и других людей.

Я была почему-­то уверена, что он и сейчас молится обо мне — ведь он знает, что я еду к нему, чтобы поклониться его святым мощам.

Вдруг наш микроавтобус замедлил ход и остановился. Непонятно, почему он остановился, так как до города было еще далеко. Водитель открыл дверь, и в салон вошел смуглый кавказец в защитной военной форме, в руках у него был автомат.

— Выхадыте! — грубо, с заметным акцентом закричал он. — Бистро!

— В чем дело? — поднявшись с переднего места, спросил Виталий Борисович. — Зачем выходить?

— Нэ разговарывать! — рявкнул солдат. — Бистро выхадыть!

Паломники один за другим потянулись из автобуса, досадуя за непредвиденную остановку.

Трое солдат с грубыми невежественными лицами, заросшими жесткой щетиной, цепкими злыми глазами осматривали выходящих людей, каждый из них держал автомат на изготовку.

— Что это значит? — обратился к ним Виталий Борисович. — Разве сейчас военное время?

Все три кавказца, как по команде, навели на него свои автоматы, показывая, что не намерены разговаривать с ним и выяснять отношения. Один из кавказцев, тот, что заходил в автобус, был выше на голову своих сообщников, с хищным, как у беркута, носом; видимо, он был главарем. Он заорал на Виталия Борисовича, сделав шаг по направлению к нему:

— Малчать! Прыстрелю, как собаку!

Виталий Борисович побледнел, сильно сжав кулаки опущенных вдоль тела рук; видимо, ему стоило больших усилий сдержаться и не прекословить бандитам.

Паломники притихли, увидев, что дело принимает нешуточный оборот.

— Стройся в одну шырэнгу! — вновь заорал главарь. — Бистро!

Он, а следом за ним и его сообщники, ринулись на нас, ударяя кого кулаком, кого дулом автомата, а кого и пиная тяжелым солдатским ботинком. Мама схватила меня за руку и стремительно оттащила в сторону.

— Шырэнга! Шырэнга! — во всю глотку орали бандиты.

За какие­то мгновенья они выстроили нас в одну цепочку, растянувшуюся по безлюдному шоссе на небольшое расстояние.

У паломников были испуганные, бледные лица, никто не знал, для чего нас выстроили и что нас ожидает.

Кроме Виталия Борисовича, в нашей группе было еще двое мужчин, но чем они могли помочь женщинам, если сами находились в сильнейшем шоке, под дулами автоматов.

Мама крепко держала меня за руку, ее рука изредка вздрагивала, и тогда я еще крепче сжимала ее ладонь.

Вдруг произошло то, чего никто не ожидал.

— Сымай кресты! — заорал главарь.

— Сымай кресты! — еще громче заорал его сообщник.

— Сымай кресты! — подхватил третий бандит.

Они ринулись на шеренгу, как волки на ягнят. «Беркут» понимал, что главное лицо в нашей группе — Виталий Борисович, который, во­первых, отвечает за всех нас, а во­вторых, является для нас примером. «Беркут» приблизился к нему, лязгнул затвором автомата и прицелился прямо в лицо; глаза его горели лютой злобой.

— Сымай — прыстрелю! — зарычал он.

Лицо Виталия Борисовича напряглось, как будто ему предстояло прыгнуть с большой высоты.

— Я христианин и не могу без креста, — преодолевая отвращение к бандиту, сказал он.

— Можешь! — пролаял кавказец. — Сымай!

— Зачем он тебе?

— Я хочу его рас­топ­тать! — напирая на каждое слово и стараясь как можно сильнее ранить мужчину, прорычал бандит.

— Он предназначен не для этого!

— Нет, как раз для этого! Сымай! — вновь заорал он.

— Не сниму! — дрожащим голосом сказал Виталий Борисович.

— Тогда прашайся с жизнью! — прокричал бандит; он вскинул автомат и выстрелил в Виталия Борисовича; прямо над его головой, опалив волосы.

Виталий Борисович от неожиданности и от страха присел, его лицо сильно побледнело.

— Счытаю до трех! — рявкнул бандит. — И стрэляю прамо в лоб! Раз! — Он чуть помедлил. — Два! — После краткой паузы он поднял дуло автомата, целясь в лоб Виталия Борисовича.

Тот не выдержал и дрожащими руками снял с себя крест.

— Бросай на зэмлю! — приказал бандит.

Виталий Борисович бросил.

— Топчи!

Виталий Борисович наступил на крест ботинком.

— Вот так! Хароший прымер!

Лицо кавказца исказила зловещая улыбка.

— Все, все сымайте свои кресты! — пуще прежнего заорал он. — Иначе всех пэрэстрэляем!

Он дал длинную очередь поверх наших голов.

Два его сообщника между тем терзали других паломников, угрозой и грубой силой принуждая их снимать с себя нательные кресты. Сняли все женщины, сняли двое мужчин, сняли подростки.

И все по приказу бандитов растоптали их. Это произошло в течение каких-­нибудь двух-­трех минут.

Остались только три человека, которые не сняли кресты: моя мама, я и Сережа, юноша лет пятнадцати, которого я давно знаю, так как мы часто встречались в храме — мы стояли в самом конце шеренги и до нас еще не дошла очередь.

В этот момент один из бандитов, расправившись с очередным паломником, подошел к маме.

— Сымай крест! — рявкнул он.

— Ни за что!

В словах мамы слышалась такая уверенность, такая сила, такая убежденность в своей правоте, такая непоколебимая вера истинной христианки, что бандит опешил. Он сделал шаг назад и внимательно посмотрел на маму. Мама, не дрогнув, встретила его взгляд. В нем бандит не увидел ни слабости, ни растерянности, ни животного страха, которые встречал на лицах других паломников.

Он секунду помедлил, продолжая изучать мамино лицо, крепче сжал цевье автомата, а потом шагнул ко мне:

— Ну, а ты? Сымешь?

— Нет! — смело ответила я, глядя прямо в глаза бандита. — Я не отрекусь от Христа! Потому что я люблю Его!

Бандит был поражен, услышав мой ответ. Он даже не нашелся, что сказать, только хмыкнул и, сделав еще один шаг, обратился к Сереже:

— А ты?

— Как Машутка, так и я! — звонким голосом воскликнул Сережа.

Свидетелями этой сцены были не только паломники, но и другие два бандита, которые приблизились к концу шеренги.

«Беркут» закинул автомат на ремне за спину, то же самое сделали и его сообщники.

— Дураки! — громко крикнул главарь. — Дураки! Ха­ха­ха!

Он грубо захохотал, загоготали и его сообщники.

— А эти — маладцы!

Главарь кивнул в нашу сторону.

— Маладцы! — повторил он.

Кавказцы, громко стуча ботинками по асфальту, галопом понеслись прочь. Невдалеке на обочине дороги стоял их джип. Они быстро сели в машину, джип взревел, выпустив синеватое облако дыма, сорвался с места и помчался по шоссе. Через двести-­триста метров он свернул на проселочную дорогу, волоча за собой густой сизый шлейф пыли. Вскоре пыль исчезла, но джипа уже не было видно.