Путь России - Православие

В ПОСЛЕДНЕЕ ВРЕМЯ МЫ ЧАСТО СЛЫШИМ, ЧТО ТОТ ИЛИ ИНОЙ АРТИСТ ПРИШЕЛ К БОГУ И ВОЦЕРКОВИЛСЯ. ПРИ ЭТОМ ЧЕЛОВЕК ЛИБО ИСЧЕЗАЕТ ВОВСЕ С ЭКРАНА ИЛИ СЦЕНЫ, ВЫЗЫВАЯ НЕДОУМЕНИЕ СВОИХ КОЛЛЕГ ПО ИСКУССТВУ, ЛИБО – НАОБОРОТ, ПРОДОЛЖАЕТ СВОЮ КАРЬЕРУ, ВЫЗЫВАЯ НЕДОУМЕНИЕ У ВЕРУЮЩИХ. В ЧЕМ ТУТ ЗАГАДКА? В ГРЕХОВНОСТИ ПРОФЕССИИ АКТЕРА ИЛИ БЕЗБОЖИИ СОВРЕМЕННОЙ КУЛЬТУРЫ? КАК НАЙТИ СВОЕ ИСТИННОЕ «Я» И ПУТЬ КО СПАСЕНИЮ ЧЕЛОВЕКУ ИЗ ТВОРЧЕСКОЙ СРЕДЫ? И КАК ЗАЩИТИТЬ ОТ ПОРУГАНИЯ НА ПОДМОСТКАХ ТЕАТРА И КИНО НАШИ ХРИСТИАНСКИЕ ЦЕННОСТИ И СВЯТЫНИ? ОБ ЭТОМ И МНОГОМ ДРУГОМ, А ТАКЖЕ О СВОЕМ УДИВИТЕЛЬНОМ ПУТИ К ВЕРЕ И СВОИХ ДУХОВНЫХ ЧАДАХ, СРЕДИ КОТОРЫХ МНОГИЕ ИЗВЕСТНЫЕ ПОЛИТИКИ И ДЕЯТЕЛИ КУЛЬТУРЫ, РАССКАЗАЛ НАСТОЯТЕЛЬ ХРАМА СОФИИ ПРЕМУДРОСТИ БОЖИЕЙ В СРЕДНИХ САДОВНИКАХ В МОСКВЕ, ПРОТОИЕРЕЙ ВЛАДИМИР ВОЛГИН. 

Отец Владимир, расскажите, пожалуйста, о своих родителях и дальних предках.

Мой отец, Анатолий Васильевич Волгин, родился в 1906 году, мама, Мария Харитоновна (урожденная Борисова), в 1909  году. Родители мои были из достаточно хороших семей. У мамы в роду были даже столбовые дворяне (столбовые дворяне – представители старинного рода из потомственных дворян, фамилии которых в XVI веке заносились в специальные столбцы (родословные книги) – ред.) и, наверно, несколько поколений преподавателей. Мой прадедушка преподавал в артиллерийской академии Санкт-Петербурга. Он был бароном, но в связи с какими-то революционными взглядами отказался от своего титула. Бабушка была преподавательницей трех европейских языков и баронесса по титулу. Она вышла замуж за дворянина, но не за столбового, и потеряла титул в силу морганатического брака. Два маминых брата, Борис и Владимир, были офицерами царской армии и бесследно пропали после революции. Моя бабушка поехала в Серафимо-Дивеевский монастырь, встретилась там с блаженной Параскевой, спрашивала ее о своих сыновьях. Когда она упомянула о Борисе, блаженная старица дала понять, что он жив. А когда заговорила о Владимире, моем тезке, святая положила себе на голову доску и запела «Со святыми упокой».

Мой дедушка был инспектором гимназии, а в конце жизни преподавал математику в МГУ. Мама рассказывала, что он был очень взыскателен и гораздо более строг к собственным детям, чем к другим учащимся – хотя безмерно их любил. Любопытно, что дедушка хотел быть священником. О нем в своих исследовательских работах о новомучениках упоминает игумен Дамаскин (Орловский). Дед был старостой одной из центральных церквей в городе Шуя Ивановской области. Когда в 1922 году вышел декрет Ленина об изъятии церковных ценностей, пришли люди, чтобы ограбить церковь. Но дедушка встал у врат и сказал: «Только через мой труп». Его, естественно, забрали. Судил его трибунал «тройка», председателем которого оказался его ученик. Он и освободил дедушку, которого все очень уважали. Несмотря на то, что дедушка полез на рожон, его отпустили таким чудным Промыслом Божиим, и он не был расстрелян. Умер он во время войны, но уже «своей смертью» от воспаления легких. Дедушка мой  был глубоко верующим человеком. Думаю, дедушка не стал священником только потому, что боялся за судьбу восьми своих детей – его выбор мог отрицательным образом повлиять на их жизнь…

Я знал таких людей, которые происходили из очень хороших фамилий и, тем не менее, рукополагались в священники в советское время. Однако их служение влияло на жизненный путь их детей: их не принимали в школы, институты, препятствовали продвижению в карьере... Так было, например, у одного моего близкого и дорогого знакомого Трубачева Сергея Зосимовича – известного церковного композитора. Его отец был протоиереем, священномучеником, расстрелянным на Бутовском полигоне. Сергей Зосимович, пройдя войну, преподавал на кафедре оркестрового дирижирования в институте имени Гнесиных. Выйдя на пенсию, он написал много замечательных церковных песнопений и закончил жизнь свою в монашеском чине, в диаконском сане. Он был человеком глубоко талантливым, обширных знаний. Но его служебное положение явно тому не соответствовало. Если бы Сергей Зосимович не был сыном священника, «сыном врага народа», то прославился бы как выдающийся дирижер.

Род моего отца уходит корнями в Нижний Новгород, на Волгу. Кажется, мой прапрапрадед был бурлаком. А дедушка был талантливым человеком и достиг достаточно высоких вершин. Но, к сожалению, той веры православной, к которой был привит, он не сохранил, был весьма теплохладен… Зажигая лампадку, приговаривал: «Если Бог есть, то во славу Божию, если нет – то и так красиво». Еще до революции в одном из его домов проходили конспиративные партсобрания. Однако в роду отца были и люди глубоко верующие. Как-то я рассматривал фотографии нашей семьи и обнаружил карточки двух женщин в монашеском облачении – пострижениц одного монастыря под Нижним Новгородом. Это были близкие родственницы моего отца, но кто именно – даже папа мог точно не знать, так как в советское время такие сведения скрывали.

Мама, как и ее предки, получила педагогическое образование, однако никогда не преподавала – потому что все силы отдала воспитанию детей и, в частности, на мое воспитание и здоровье. Я родился последним ребенком и был очень болезненным. Мы жили бедно, в коммунальной квартире, точнее, в комнате, поделенной шкафом на две: в одной размещались родители, в другой мы с братом. Папа был небольшим начальником, поэтому получал недостаточно средств, чтобы полноценно содержать семью. А его отец (мой дед) был крупным инженером в Нижнем Новгороде, возглавлял акционерное общество и построил много мостов на берегах разных рек – главным образом, на Волге.

 

Должно быть, Вы воспитывались в верующей семье?

Нет, папа был партийным. Мама – беспартийной, но в годы моей юности она была неверующей и придерживалась очень жестких атеистических взглядов. У нас были конфликты на эту тему, когда мы с братом стали приходить к Богу. Естественно, мы чувствовали себя гораздо более просвещенными, чем родители. Ведь если они от веры перешли к неверию, то мы, дети, от неверия – к вере. Наверно, мы, действительно, в большей мере были обогащены какими-то знаниями, чем они, хотя духовной литературы в то время было очень мало и, в основном, самиздат.

Помню, брат мой Анатолий собирал иконы. Он был художником с младых ногтей, а теперь, как и я, стал священником. Брат закончил по тем временам элитную Суриковскую школу, что напротив Третьяковской галереи, затем Полиграфический институт и был одним из немногих иконописцев советского времени. В 1970-е годы появилось такое поветрие: ездить по городам и весям России, собирать иконы, порой за бесценок приобретая шедевры иконографического искусства.

 

Отец Владимир, расскажите, пожалуйста, каким был Ваш путь к Богу?

Я был коммунаром – то есть состоял в организации, созданной поддержкой газеты «Комсомольская правда» с целью обновления, освежения комсомольской организации. Тем не менее, я никогда не отрицал Бога. Позднее одна моя одноклассница, когда я стал алтарником, пришла в наш храм и сказала: «Володя, помнишь, мы в восьмом классе стали дискутировать о Боге, а ты ответил: “Зачем рассуждать о том, чего мы точно не знаем? Нужно сначала утвердиться в том, что Он есть, или в том, что Его нет”». Несмотря на то, что я был в авангарде комсомольской организации, и мне прочили большое будущее – я все же говорил очень аккуратно на тему веры и уже тогда придерживался лояльных взглядов, безусловно, размышляя о существовании Бога. В 16 лет я придумал такую любопытную для себя теорию, концепцию доказательства существования Бога, которая выражалась, правда, очень примитивно: мир развивается по спирали до бесконечности. Существуют одноклеточные (инфузории и так далее), многоклеточные, рыбы, млекопитающие, в конечном итоге, человек – краса вселенной. А там, где планеты, думал я, есть еще более высокоорганизованные существа – и так до бесконечности, а бесконечность есть Бог. С того времени я перестал отрицать Бога.

Кроме того, мне приснился удивительный сон, в котором я как бы увидел Святую Троицу, хотя это громко сказано. В этом сне я катался на лыжах, вышел на полянку, а там стоит церковь с перекошенным барабаном. Я опустил глаза, а подняв их, увидел перед дверями, которые все время оставались закрытыми, трех Старцев в подрясниках. Непреодолимая сила поставила меня перед ними на колени. Старцы подняли руки в крестном знамении, благословили меня и стали удаляться – медленно, но как я ни бежал за Ними на лыжах, догнать не мог.

В 18 лет я посчитал себя избранником Божиим – не подумайте, что это гордыня: избранным на священнослужение. Я закончил школу с физико-математическим уклоном, учился на режиссерских курсах при Всесоюзном Центральном Телевидении, писал стихи. Но в том возрасте я серьезно задумался, кем хочу быть? Всем заниматься или выбрать что-то одно? И понял, что все мои занятия не приносят мне стопроцентного душевного удовлетворения. Математика уже мало меня интересовала. Больше привлекала режиссура, актерское мастерство и, в особенности, стихи. Когда что-то напишешь и прочитаешь, видишь восхищенные взгляды… Это подогревало самолю­бие, тщеславие. Но я понимал, что даже если все будут относиться с большим пиететом к моему творчеству, это все равно не принесет мне полного удовлетворения. Чем же мне заниматься? И пришло осознание, что я хотел бы помогать людям в их страданиях – душевных, не физических.

К тому времени я успел пережить две несчастных любви, которые меня ввергали тогда в сильную депрессию. Немудрено, ведь я был человеком еще неверующим. А тот человек, в которого я был влюблен, становился для меня «богом», затмевая все вокруг. Страдая от неразделенного чувства, я переживал даже какие-то суицидальные мысли. Поэтому в 18 лет я решил, что я хотел бы помогать другим уходить от тех же пагубных помыслов, от страшного влияния депрессии на душу человека. А как это возможно сделать? Врачом я не хотел становиться, ни невропатологом, ни психиатром, а психологию тогда в МГУ еще не преподавали. Но я видел священников в церкви, заходя в храм на две-три минуты. А один батюшка однажды приехал к нам в Третий Лаврский переулок, где я родился: там было подворье Троице-Сергиевой лавры. Я видел, как священник в облачении вышел из машины и с потиром пошел кого-то причащать... Я подумал, что мне надо стать священником – ведь лучше всего помогать людям через священство. При этом я еще не был даже крещен и ничего не знал ни о священстве, ни о Церкви Христовой.

Радостную новость о своем решении я сообщил родителям. На что они ответили: «Если ты станешь священником, мы от тебя откажемся». Но это был шантаж. Несколько раз отец снимал иконы, которые развешивал брат у нас в комнате. Мы снова развешивали. Потом отец сказал: «В следующий раз, когда вы уйдете из дома, я все иконы сниму и сожгу». Не знаю, откуда у меня хватило такой дерзости, но я ответил: «Папа, если ты сожжешь иконы, поверь, твой партийный билет окажется в том же состоянии». Отец несколько раз покраснел, побелел, ничего не сказал, но с тех пор снимать иконы перестал. Он потеплел к Церкви к концу жизни, но умер, к сожалению, неверующим. Я, безусловно, связываю это с теми недостатками духовной жизни, которую я пытался вести.

Батюшка, Вы лично знали известных старцев и общались с ними. Кто из духовных наставников более всего повлиял на Вашу жизнь?

В то время, как я пришел к вере, духовных наставников особо не было. Священники сторонились верующих молодых людей. В советское время Церковь находилась под прессингом власти, и любого священника, вступавшего в общение с молодежью, могли перевести на дальний приход. Мы были как овцы без пастыря. В 20 лет я принял Крещение, хотя не понимал ни церковнославянского языка, ни значения Таинства Крещения. Никто не наставлял меня в христианской жизни. Все существовало формально, в теории: хочешь – крестись, не хочешь – не крестись. И никто молодым не говорил, что после крещения христианин должен ходить в церковь и исполнять заповеди Божии, что Божественная Литургия – это Таинство Таинств, и на ней зиждется Церковь Христова. Однако несмотря на все это после выхода из крестильной купели я испытал такую неземную радость, какую не чувствовал ни до, ни после Крещения. «Благополучным образом» я растерял эту благодать – не зная, что теперь делать и продолжая вести полубогемный образ жизни.

После смерти отца я пытался обратить в веру маму. Старшая моя сестра с братом тоже стали христианами, однако это на маму не подействовало. А я был для нее самым близким сыном – она очень много выстрадала из-за моего слабого здоровья, выхаживая меня. И я много стал говорить ей о христианстве. Но она отвечала: «Володя, ты говоришь о вере, а кто у тебя в друзьях – вот такой-то и такой-то, они курят и пьют, и ты подвержен их влиянию…» И тогда я понял, что мне надо замолчать. Я не являю образ христианина, у меня все существует только в теории. На практике я не проявлял той веры, которую должен был проявлять, а вера без дел мертва.

А потом Господь стал приводить меня к духоносным старцам, благодаря которым во мне многое изменилось. Они очень аккуратно влияли на мою душу, не совершая никаких «насильственных» действий – лишь благодать Божия действовала на меня через них– постепенно, через очень мягкое общение в любви… Ведь кто такой старец? Это, прежде всего, носитель Любви, носитель благодати Божией.

Я знал, действительно, многих старцев, но именно архимандрит Иоанн (Крестьянкин) стал впоследствии духовным отцом для меня и моей жены. Он очень аккуратно относился к моей душе, постепенно ее выпестовал. Благодаря молитвам и руководству отца Иоанна христианская жизнь моя стала превращаться из теоретической в практическую. И однажды во время разговора мама вспомнила, что она в гимназии изучала Евангелие, Закон Божий. Тогда я сказал: «Ты человек образованный, ты все изучала, но это было так давно, что если я тебе сейчас буду задавать вопросы по Евангелию, ты во многих ответах запутаешься. А Евангелие для меня, для нас, верующих – Книга жизни, а для неверующих – памятник мировой литературы. Ты, как культурный человек, просто освежи в своем уме и сердце Евангелие, перечитай, а потом мы вернемся к этому вопросу». Мама согласилась, пообещав читать какое-то количество глав каждый день… Прочитав Новый Завет, она вновь обрела веру. Ей было 76 лет. Умерла мама в 85 лет уже как христианка.

Любопытно, что мама обладала необыкновенным природным дарованием – потрясающим голосом, как у Эдит Пиаф. Когда она пела, люди на улице собирались под окнами, наслаждаясь ее пением. Но ее репертуар был ограничен, в основном, романсами. И когда он подходил к концу во время семейных праздников, последним ее номером были… пасхальные стихиры «Да воскреснет Бог». Представьте, их пела неверующая женщина в советское время, когда это слышали все!.. Она помнила стихиры с детства, когда пела в церковном хоре. Но самое удивительное, что мама умерла на второй день Пасхи, и ее отпевали с этими пасхальными стихирами, которые она так часто пела почти всю жизнь.

 

Расскажите, пожалуйста, как Вы познакомились со своей будущей супругой?

Уйдя с телевизионных курсов, я еще два года проработал экскурсоводом, а потом пошел алтарничать в церквях. Кажется, вторым храмом, где я прислуживал, был храм в Новой Деревне. Он тогда собирал очень многих молодых людей, туда ездили из столицы философы, деятели культуры, науки и искусства… В этом храме Сретения Господня я и встретил свою будущую жену. Моя будущая матушка Нина была прихожанкой этого храма, ездила с бабушкой к отцу Александру.

К тому времени я «отлюбил» двух девиц, которые меня не любили. И своей будущей матушке я в первую же встречу сказал словами Сергея Есенина: «Кто любил, уж тот любить не сможет, кто сгорел, того не подожжешь». Не знаю, как матушка отнеслась к этому. Но именно тогда я сказал: «Из тебя выйдет хорошая матушка». Она тогда еще училась на факуль­тете психологии в МГУ, ее мама, профессор, преподавала в Юридической Академии. Наши встречи продолжались, но на протяжении трех лет матушка даже слышать не хотела о возможном нашем браке. Мой разговор о нем приводил матушку Нину в большое уныние. Но я набрался терпения – воля Божия… И вдруг матушка согласилась.

Надо сказать, что отец Иоанн (Крестьянкин), к которому мы с моей невестой часто ездили, сначала нас даже не благословлял на брак: «Приехали два философа… Любовь должна светить, как солнце!» Но на четвертый год общения, когда матушка, наконец, согласилась выйти за меня замуж, я сам вдруг испугался – а правильно ли я поступаю? Божия ли это воля? Словно бросаешься в бездну – и неизвестно, что там подстелено, камни или батут? Когда шел к дому невесты, чтобы пойти с ней расписаться, у меня ноги были не свинцовые, а ртутные – едва передвигались. Настолько казалось все опасно, неизведанно, настолько – страшно! И я стал свою невесту отговаривать. Во-первых, ее родители не хотели, чтобы ее муж стал священником. Во-вторых, сама будущая матушка этого не очень желала. Я стал расписывать ей страшные картины: «Имей в виду, я обязательно стану священником. Только в этом случае я на тебе женюсь. Буду служить где-нибудь в Сибири или на Дальнем Востоке, потому что в Москве меня никто не рукоположит». Это действительно были объективные данные. Я состоял на каком-то особом учете у власти – раз пять поступал в семинарию и не поступил. Однажды один человек, кажется, инспектор Московской духовной академии, сказал, что меня ЧК не пропускает… И я сказал матушке: «Мы поедем в Сибирь, и мне не дадут служить в городе, а назначат в какую-нибудь глухую деревню, в храм будут ходить две-три старушки, а напоследок, когда у нас родится много детей – меня посадят за проповедь Христову. Хочешь ли быть женой такого человека?» К моему удивлению, матушка ответила: «Хочу».

Мы прожили с матушкой Ниной пятнадцать лет на сельских приходах. Пять приходов было в Курской епархии, и каждый новый оказывался еще глуше предыдущего. Вода – на улице. Туалет – на улице. Трава, уголь, печь топить дровами. Но моя городская матушка все это переносила с удивительной христианской стойкостью. Никогда не роптала, ни разу не посетовала, всегда была наполнена жизнью во Христе, может быть, даже более, чем я. Потому что жизнь жены священнослужителя, если правильно расставлены какие-то внутренние акценты – самодостаточна.

Думали, что Господь пошлет нам много детей, но родилась одна дочь. Когда дочке Алевтине было года четыре, мы с ней приехали в Псково-Печерский монастырь к отцу Иоанну. А тогда только что вернулся с Афона архимандрит Илий (Ноздрин). Я его знал с 20 лет, когда он был еще иеромонахом Илианом, а теперь он был уже Илием. Он спросил дочку: «Алевтина Владимировна, как у тебя дела? Как ты поживаешь?» Она ответила: «Дом на боку, сарай на боку, и грязь по колено».

Я воспринимал всю нашу необустроенность в сельской жизни спокойно и положительно – и дом на боку, и туалет на улице. Лишь с одним не мог смириться – с грязью. Не было асфальта. Дождь польет, чернозем размывает, и ты по колено в грязи. Самое интересное, как только прокладывали асфальт – считай, собирай чемоданы, тебя переводят в другое место. По какой-то причине вызывал меня архиерей и переводил туда, где асфальта не было. И только тогда, когда я сказал себе: «Как хорошо жить без асфальта! Как замечательна вся эта естественность!» – вдруг так сложилось, что по благословению патриарха Алексия II я ока­зался в Москве, в этом храме. И служу здесь уже более 20 лет.

Здесь Вы окормляете многих известных творческих людей, на Ваших службах воцерковляются артисты. Однако не секрет, что современное искусство зачастую носит антихристианский характер, лишено традиционной для русского искусства духовной и нравственной основы – понимают ли это те деятели культуры, с которыми Вам приходится общаться?

До тех пор, пока мы не святые, у каждого из нас есть и христианское, и антихристианское. По сравнению с нецерковным миром, мы, конечно, верующие. А по сравнению с верой, о которой говорит Христос: Уверовавших же будут сопрово­ждать сии знамения: именем Моим будут изгонять бесов; будут говорить новыми языками; будут брать змей; и если что смертоносное выпьют, не повредит им; возложат руки на больных, и они будут здоровы (Мк. 16, 17-18) – по сравнению с такой верой мы – неверующие, мы все еще только на пути к вере.

Знаете, мне приходилось несколько раз беседовать с баптистами, пятидесятниками… Они себя чувствуют уже на Небе, спасенными. И моим самым мощным аргументом против их заблуждения было следующее: я, сильно тогда болея, приводил им слова Спасителя об исцелении и просил: «Вот я – больной человек. Если вы верите так, как говорите, возложите на меня руки, помолитесь, чтобы я исцелился». Два или три человека, с которыми я беседовал, с раздражением отходили. Осознавали, что вера их не может меня исцелить, и я таким же больным останусь, а они проявят свою слабость, а не силу веры.

В прошлом наши православные предки театр и сцену называли «позорищем». Что изменилось, на Ваш взгляд, по отношению к современному искусству сегодня?

Хочу подчеркнуть, что Церковь никогда не отрицала театр. Я пытался разобраться с этим вопросом, изучая постановления Вселенских соборов, и понял, что Церковь отрицала лишь один театр – языческий. Мы можем к нему причислить и те современные театры, которые пропагандируют свободу отношений и много безнравственного. Такой театр Церковь, конечно, не принимает. В канонах Вселенских соборов так и написано: кто в своем искусстве или мастерстве проповедует язычество и разврат, тому да будет анафема. Но если человек старается выборочно относиться к тому, что он делает, не соглашается на те роли, которые могли бы скомпрометировать образ христианина на сцене или в фильме – честь и хвала такому человеку. Он может играть и отрицательные роли, но, тем не менее, не пропагандирует антихристианские ценности. Если фильм в целом имеет окрас положительный в конечном итоге в нем добро побеждает зло – в этом нет ничего худого.

Многие артисты, ставшие моими духовными детьми, очень внимательно относятся к предложениям и своему искусству, делая выбор в пользу тех постановок, которые взращивают в человеке добро. Некоторые актеры сейчас были бы миллионерами, если бы в свое время согласились на предлагавшиеся им роли – безнравственные, антипатриотические, антихудожественные… Именно по такой причине Екатерина Сергеевна Васильева ушла из МХАТа. Думаю, она одна из самых сильных, талантливейших актрис в среде современного артистического мира. Я как-то давно видел ее в спектакле «Господа Головлевы» с Иннокентием Смоктуновским. Это было гениально. Видел ее в постановке «Письма незнакомки» с Евгением Вестником. Они так захватывали зрительный зал, что все жили этим моментом! Сейчас она, может быть, уже по-другому относится к своему творчеству, так не вживается в те образы, которые ей приходится играть. Екатерина Сергеевна делает это как профессионал.

Я в 20 лет крестился и начал воцерковляться, выйдя из творческой среды. А я очень любил театр, кинематограф, литературу. В советское время в искусстве были либо серость и посредственность, либо это были очень яркие имена. Среди них Сергей Бондарчук, Григорий Козинцев... Их произведения несли в себе добро. Я был воспитан на этих фильмах и считаю, что именно они помогли мне прийти к Богу. Ведь я искал того же, что искали эти честные в духовном смысле деятели искусства – Бога. Искал через победу добра над злом, истины над ложью и неразумием. Благодарю Бога, что у меня такие замечательные духовные дети. Некоторыми из них я искренне восхищаюсь.

Вообще артист привыкает играть – переживать, влюбляться, ненавидеть, стремиться к чему-то – но все это носит сиюминутный характер. Поэтому часто деятели искусства ведут безнравственный образ жизни. Но меня удивляет, что многие из моих духовных детей не разводились со своими женами и мужьями. Были верны им на протяжении всей жизни, даже будучи еще неверующими людьми! Для меня они являются примером во многом. И я думаю: вот я священник, я христианин уже давным-давно, но, мне кажется, насколько я человек более развращенный артистической жизнью, чем эти люди! Меня они поражают своей возвышенной жизнью.

Моим духовным сыном являлся актер Валерий Приемыхов, не сыгравший ни одной безнравственной роли. Даже когда сыграл какого-то преступника, он был настолько добр, что его игра была неубедительна, я ему «не поверил» – по Станиславскому. Это был человек достаточно высокой нравственности. Не позволил себе ни написать сценарий, ни сыграть в фильме, который бы его, как христианина, очернил. Валерий Приемыхов пришел к вере в сознательном возрасте, когда уже был известным актером. Хотя он не один такой, можно было бы немало примеров привести. Любовь Стриженова – жена Олега Стриженова, актриса МХАТа и народная артистка России – стала монахиней Иудифью. Как можно судить о них и говорить – вот это искусство плохое? Плохо то, что уводит от Бога, и хорошо то, что приводит к Богу.

Думаю, в профессии артиста опасно однозначно «вживаться» в образ. Потому что если ты играешь блудника, вора или убийцу, вживаешься в такой образ – к тебе «прилипают» блудные и другие бесы. Думаю, что многие артисты (ни в коем случае не осуждаю) уклоняются от первого брака, бросают жен со многими детьми именно потому, что «вжились» в образ другого человека. Надолго ли? Неизвестно.

Отец Владимир, сегодня довольно часто нападки на Церковь и верующих исходят со стороны представителей культуры и искусства. Как нам относиться к этому? Как защитить наши христианские ценности от богохульства в театре, кино, литературе, на выставках?

Думаю, что восстаниями, митингами и демонстрациями ничего не изменить. Преподобный Серафим Саровский сказал: «Стяжи мирный дух, и вокруг тебя спасутся тысячи». Представьте себе: вы, я и окружающие нас стяжали мир. От нашего внутреннего мира зависит нравственность нашего общества. Если мы будем стремиться к своему личному преображению, вокруг нас будут спасаться люди. А насильно мы не сможем никого изменить. Если я захочу вторгнуться в душу иного человека, я ничего не изменю к лучшему. Мне лишь покажут «на дверь», которую я еще не нашел.

 По милости Божией, семь лет назад на центральном телевидении мы с генеральным директором устроили храм. Там пять раз в неделю служат Божественную Литургию. Думаю, что она потихонечку изменяет местную атмосферу. Глубоко в этом убежден. Все телеканалы, которые до нас там присутствовали, раньше игнорировали Рождество и Пасху. Сейчас – почти все, начиная с «Первого канала», транслируют эти главные православные богослужения. И это не заслуга моя или директора, а действие благодати Божией и Божественной Литургии.

Неужели нам надо молчать, когда мы явно видим попытки художественного надругательства над исторической правдой, как это делается, например, с нашим святым государем Николаем II в фильме «Матильда»? Как мы, верующие, можем защитить честь государя от клеветы и кощунства?

Мы должны, безусловно, выражать свое мнение, если нас о нем спрашивают. Тогда мы должны дать ответ о своем уповании. Сказать, что этот фильм – неправильный. Потому что создатели фильма порочат память и честь святого государя … Может быть, режиссер и не ставил такой задачи, но у него так получается! Да, у цесаревича Николая был такой период влюбленности в балерину. Но святой Вонифатий был в свое время вообще пьяницей и блудником – а принял венец мученика Христова. Если бы подобную перспективу духовного развития образа государя Николая показал фильм «Матильда», вопросов к режиссеру не было бы. Но выдернут всего лишь эпизод жизни царя и  на этом эпизоде сосредоточено все внимание. А образ государя прекращает свое духовное развитие, государь остается увлекающимся этой балериной. Конечно, у зрителя сложится искаженный образ святого царя-страстотерпца и мученика.

К счастью, многие принимают участие в том, чтобы воспрепятствовать выходу фильма на большой экран. Но революциями, демонстрациями, митингами мы точно ничего доброго не добьемся. Это недейственно… Если администрация президента, например, разрешит показ фильма, не заметив ничего порочащего, что мы сможем сделать? Противостоять власти, как в романе Солженицына «Бодался теленок с дубом»? С христианской точки зрения, мы должны почитать и не осуждать нашу власть. Молиться за нее, конечно. Апостол Павел так и говорит: «Молитесь за царей». О каких царях у него речь идет? О гонителях христиан! Вот что нам надо делать прежде всего – молиться за власть. За всех, кто имеет власть пропустить или не пропустить то или иное произведение.

Отец Владимир, а как Вы в целом оцениваете духовную атмосферу нашего общества и состояние русской культуры? Как они изменились за прошедшие двадцать пять лет?

Может быть, я оптимист. Так как я пришел к вере при советской власти, когда Церковь была под тяжелым гнетом, то теперь благодарю Бога: ведь наша власть не просто стала веротерпимой, а верующей, утверждая Православную Церковь в России. Православие – единственная идеология, которая может быть у нас. Это единственный путь России. И чем больше станет христиан, тем больше будет нравственных людей. А значит, меньше будет людей, связанных с преступлениями, коррупцией и прочими негативными проявлениями нашего общества. Тогда русский человек перестанет стремиться к богатству, многоженству или многомужеству. Тогда человек поймет, что нельзя убивать детей в утробе матери, и что единственной контрацепцией, которая благословляется Церковью, являются брато-сестринские отношения. Приходя к истинной вере, человек начинает понимать, что единственная ценность в жизни – любовь. Мы все должны стремиться к любви и относиться с нежностью друг к другу. Это значит не нажимать человеку на болевые точки, а утешать и нежить человека своею душою и сердцем… Сердцевина нашей православной жизни, к которой стремится сегодня Россия, благодаря и нашим властям, – это Бог.

Батюшка, что бы Вы пожелали нашим читателям?

Прежде всего, желаю тем, кто уже стал христианином, стараться быть не законником, а последователем Христа. Когда меня рукоположили в священники, я спросил отца Иоанна (Крестьянкина): «Что Вы мне посоветуете? Какое благословение дадите на мой священнический путь?» Батюшка ответил: «Будь предельно строгим к себе и предельно великодушным к другим». Мне думается, это самое важное в нашей жизни. Что ты смотришь на сучок в глазе брата твоего,а бревна в твоем глазе не чувствуешь?(Лк. 6, 14). Нам нужно увидеть в своем глазу бревно. Только тогда мы сможем понять другого человека. Желаю вам любить ближнего без осуждения, а с желанием вывести его из возможного состояния заблуждения – если не словом и молитвой, то образом своей жизни. Ни в коем случае к людям нельзя относиться строго, с превозношением, взыскательно, тем более с холодной правильностью, законничеством. Мы очень грешные все – каждый из нас… Господь Иисус Христос не дал осудить и побить женщину, уличенную в прелюбодеянии, камнями. Он сказал: Кто из вас без греха, первый брось на нее камень (Ин. 8, 7). И все обличились совестью. Вот как должно и нам поступать. Мы сами все – прелюбодеи и блудники – если не на одном уровне, так на другом. Потому что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем (Мф. 5, 28). И вот это надо нам видеть в себе, чувствовать и осознавать.

 

Беседовала Нина Рядчикова