Протоиерей Сергий Николаев: Господь рядом

Сегодня в гостях у «Славянки» — протоиерей Сергий Николаев, настоятель Христорождественского храма в Подмосковном селе Заозерье, член Союза писателей и журналистов России. Вот уже семь лет наш журнал начинается его словом, знаком он православному читателю и по другим рубрикам нашего журнала, а также по многим авторским книгам.

Отец Сергий, расскажите, пожалуйста, о своем детстве. Что, по Вашему мнению, более всего оказало влияние на Вас?

Прежде всего — семья. Те, с кем я был наиболее близок — родители. Бабушки и дедушки. Родня. Родня у меня московская. Родители — москвичи. Мы даже не знаем, сколько поколений Николаевых жили в Москве. В роду были чиновники, купцы и мастера-зеркальщики, они делали венецианские зеркала, их мастерство ценилось наравне с ювелирным. Были иконописцы, учителя. И вот этот московский дух, который я видел в своей родне, конечно же, оказал на меня влияние. На мой взгляд, выражался он в необыкновенном радушии, приветливости и доброте.

Отец мой был физиком-ядерщиком, заведовал Лабораторией ядерных реакций в НИИ Ядерной Физики. На третьем курсе, это был сорок восьмой год, ему поручили освоить циклотрон, и он занимался им всю жизнь. Был доктором наук, профессором. Мама у меня педагог, преподаватель французского языка.

Детство мое пришлось на спокойное время, пятидесятые-шестидесятые годы. Родители хотели, чтобы я в своем образовании получил то, что они не смогли получить из-за войны. Семья отца пережила эвакуацию. Там, уже в 14 лет, отец работал на заводе по четырнадцать часов. О нем, как об ударнике, писали в газете. Работал за пайку черного хлеба. Бабушка этот хлеб раскатывала скалкой и варила из него суп. Мамина семья из-за голода вынуждена была уехать из Москвы в деревню, где хоть молоко было, картошку можно было сажать. Но школа там была неукомплектована, некоторых предметов просто не было. Мне родители старались дать как можно больше. Поэтому с детства я изучал музыку, английский и французский языки. За что я им очень благодарен. Хотя было время, когда мне казалось неправильным, что в то время, когда мои одноклассники гуляют, мне надо еще целый час играть на фортепьяно. В четвертом классе я сообщил маме, что хочу бросить музыку. «Ну что ж, иди на пустырь свой, гуляй» — сказала она. Я бросил занятие, но не прошло и получаса, мне стало как-то грустно, пусто и жалко, что я не стану больше играть. Так что через пару дней я вернулся к инструменту. Я очень признателен матери, мое, пусть и небольшое, музыкальное образование отчасти помогло мне в том, что я стал священником. Когда я бывал летом у бабушки в деревне, то слышал, как замечательно пели русские песни на несколько голосов. Благодаря тому, что я учился музыке, я смог услышать эту красоту и мне захотелось тоже петь. Одноклассник научил меня играть на гитаре, и я смог петь, аккомпанируя сам себе. А потом мне остро захотелось петь в церковном хоре. Тут-то мои музыкальные знания и пригодились.

В шестом классе мама спросила, кем я хочу быть. А мне было только двенадцать лет. Мне тогда совсем о другом думалось. Хотелось познавать мир, гулять, читать. И не очень хотелось вникать в дальнейшую серьезную жизнь. Мама сказала: «тогда будешь физиком, как отец». Но я сказал, что хочу быть писателем. Мама засмеялась. И с седьмого класса я учился в физико-математической школе.

Мама говорила, что читать я научился в четыре года. И с тех пор — это одно из самых любимых занятий. В детстве и отрочестве мне казалось, что писатели знают ответ на любой вопрос. И я искал у них ответы на то, что занимало меня. Зачем я живу? В чем смысл жизни? Что такое счастье? Что такое смерть? Но, к сожалению, ответов не находил. Раз даже спросил преподавателя по литературе. Но и он не смог мне ответить.

Ваш ответ матери «тогда я буду писателем» был вызовом или Вы всерьез мечтали об этом?

Нет, я действительно хотел писать. Но у меня не очень получалось. Первые темы были о мальчишеской дружбе. В детстве я зачитывался Лондоном. Стихи, конечно, писал. Дневник вел. Каждый день записывал, что было, что волновало, свои мысли, переживания. В школе мы с приятелями «изобрели» новое течение в поэзии — лисентизм. Лисентизм провозглашал свободу литературного стиля. В настенной газете, которую мы выпустили, была моя пародия на только что появившееся течение. Главный редактор Саша обиделся на меня за это. Как и хотели родители, после школы я поступил на физфак МГУ. Но физиком так и не стал. Хотя учиться мне нравилось.

Батюшка, Ваши родители верующие?

О Боге мы не говорили. Помню только однажды, лет в двенадцать, я спросил у отца, верит ли он в Бога. На что получил ответ: «Вот когда я умру — узнаете». Сам я крестился в сознательном возрасте. Со временем и родители пересмотрели свое отношение к Церкви. Мама, ей сейчас 83 года, уже много лет ходит в церковь, исповедуется, причащается и соблюдает все посты. Отец к концу жизни тоже стал сознательным христианином. На отпевании один из его учеников сказал: «Валентин Сергеевич был верующим человеком. Я это понял, потому что сам верующий, хотя мы об этом никогда не говорили». А замдиректора института, где всю жизнь проработал отец, сказал: «То, что он был верующим человеком, заставит нас всех пересмотреть наше отношение к религии».

У меня и многих моих сверстников, я это могу сказать с полной уверенностью, были совершенно потрясающие родители, думаю, нам до них не дотянуться. Они, с их порядочностью, честностью, целомудрием, самоотверженностью, с их любовью к тому, что нужно любить, ценить и хранить — для нас пример. И среди людей, называвших себя тогда неверующими, было огромное количество тех, кто в нравственном отношении гораздо чище и выше, чем некоторые современные верующие. Я это видел по своим родителям, родителям супруги и друзей.

Какие самые яркие воспоминания детства у Вас сохранились?

Деревня. Поехать в деревню к бабушке и дедушке (по материнской линии) было самым радостным событием. Я ждал его весь учебный год, с первого сентября. В Москве бабушка и дедушка жили недалеко от нас, а на лето уезжали в деревню, которую необычайно любили. Они тоже ждали переезда прямо с осени. Само это место необыкновенно богато милостями Божиими. Там и климат намного лучше московского. Заметно теплее, суше, больше солнечных дней. Сейчас это Подмосковье, а прежде — Рязанская губерния, Егорьевский уезд, Семеновская волость село Дуброва, деревня Ивановская. Для меня эти названия, как музыка.

Дед мой, Николай Михайлович, с пяти лет брал меня на рыбалку. Для меня, после чтения, это было самым большим удовольствием. Я бегал на рыбалку почти каждый день. А вернувшись, тут же брался за книгу. Ходили мы и за грибами. Дед редко ходил в лес, это скорее женское занятие. Но если ходил, то брал только белые. Лишь раз принес один маленький крепенький подосиновик. Видно, за красоту взял. Мне было жалко, когда дедушка выбрасывал из моей корзинки подберезовики и лисички. Это он экономил место для боровиков. Грибов тогда было немерено, впрочем, как и рыбы и ягод.

Рыбалка — это особое состояние. И дело не в рыбе, не в добыче. Красота Божиего мира, что вокруг, тишина необычная, возможность поразмышлять, почувствовать радость жизни — вот главный улов. Часто на рыбалку и в лес я брал фотоаппарат и снимал эту красоту. Фотографировал все: пейзажи, пни, коряги, грибы, клюкву в болоте, цветы. Помню, хотел снять закат на озере. Пробирался через кусты, спеша не упустить момент. На мне был мешок с лодкой, да еще весла, удочки, малявочник, сосновый кол для него, ведро, топор и фотоаппарат. Выхожу к озеру и вижу высокий чертополох. Навел на макушку куста фокус, стараясь, чтобы позади было видно поле, дальний лес и розовые закатные облака. И в это время прилетел комар и сел на цветок. Так и получилось — огромная колючка и на ней огромный комар, на фоне заката.

Еще было у меня любимое занятие — слушать деревенских людей. Какой это был богатый образный язык! Простые крестьяне, они могли по ходу разговора придумать слово или образ, которые всем были понятны и удивительно точны. Речь была ладная, естественная. Сейчас такой уже не услышишь.

Эти места во мне остались навсегда, их богатство и щедрость, люди, так красиво говорившие по-русски. Наши озера: Маловское, Великое, Круглое, Долгое, Воймежное, Глубокое, Карасово, Линево... Край Мещеры. Уже позже мой друг и кум отец Геннадий Огрызков, побывав у нас в деревне и наслушавшись рассказов о рыбалке, сказал, что это было для меня святое время. «Это ты тогда, на рыбалке, научился молиться». И я никуда не хотел ездить отдыхать, только в деревню. Ловить рыбу и беседовать с бабушкой...

Расскажите о ней, какую роль она сыграла в Вашей жизни?

Бабушка, Прасковья Андреевна, была необыкновенно мудрым человеком, она жила теми правильными христианскими устоями, которые получила от родителей. Ее отец, мой прадед Андрей, по происхождению крестьянин, служил в кавалерии в Польше, а затем работал мастером на литейном заводе в Москве, где в 1903 году родилась моя бабушка. Владелец завода, православный немец, был ее крестным. Бабушка рассказывала мне о дореволюционной жизни совершенно не так, как об этом писали в учебниках истории. Она говорила: «Мне вас как жаль-то. Я до революции-то пожила, я-то настоящую жизнь видела». На вопрос, что же это за настоящая жизнь, отвечала: «Прежде всего, воля была: работали сами на себя, не нужно было каждый день выходить на пашню. Сколько считаешь нужным, столько и работаешь». А мы читали, что все крестьяне, весь рабочий класс пух от голода. А мой прадед, из тех же крестьян, снимал в Москве двухэтажный дом на Пятницкой.

Бабушка имела удивительный талант рассказчицы. За это ее иногда называли Пришвиным. «А где наш Пришвин?» Ее рассказы о прежней жизни перемежались рассказами о том, что она увидела недавно на болоте, куда ходила за клюквой, или в лесу, где собирала грибы. Природу она любила и чувствовала. Выйдет вечером за калитку и зовет меня: «Сергей! Сергей! Погляди, роскошь какая!» и показывает на восходящую луну. Уж сколько раз она ее видела, а все не налюбуется. «Роскошь какая» — это у нее такая поговорка была. Увидит болотину с красной клюквой и скажет: «Роскошь какая. Как шали расстелены». Человеком она была самобытным. Вот, например, все старались пойти в лес за грибами пораньше с утра, а она ходила после обеда. «Не радуйся раннему часу, а радуйся доброму часу» — говорила она. Она имела поразительную память и любовь к своей родне и предкам, к односельчанам. Все судьбы, все участи она помнила.

Рядом с домом росла высокая липа. Мальчишкой я любил влезть на макушку и смотреть вокруг, слушать, о чем говорят в деревне, глядеть на озеро. Однажды влез я на свою липу, а на ней скворечник был. Выходит бабушка на крыльцо: «Да уж какой-то ли скворец-то сидит! Вот так скворец! Давно я такого скворца не видела». Я возбужденный: «Где скворец?» — думаю, он где-то рядом, хочется рассмотреть его. Гляжу на бабушку, а она улыбается мне с прищуром, и я понимаю, что скворец этот — я. Таким тонким чувством юмора она обладала и не упускала возможности пошутить.

Мышление у нее было неординарное. Мы часто можем предугадать реакцию собеседника, просчитать, хотя бы приблизительно, ход мысли, словарь. Бабушку предугадать было невозможно. А словарь... Хорошо, что я успел записать несколько полуторачасовых пленок ее рассказов. Таких слов и оборотов мне больше никогда не довелось услышать.

До самой смерти у бабушки хранился в сундуке большой портрет императора Николая Второго, которого она очень почитала. Дед был инженером-строителем, и они с бабушкой часто переезжали вслед за работой деда. И бабушка возила портрет с собою по всем квартирам и углам. И когда при ней заходил разговор о политике, она повторяла: «Россия будет страдать сто лет за убийство Царя». Она была глубоко верующим человеком, и благодаря ее вере и любви к людям и природе, я и начал интересоваться всем русским. И с супругой моей меня сблизило именно это родство интересов. Обычно перед свадьбой женихи дарят кольцо, а я накануне свадьбы подарил ей старинную икону Спасителя.

Я храню воспоминание о том, как бабушка молится. Когда все засыпали, она становилась на колени. Слова молитв она произносила так, как будто Господь стоял тут же. Столько уверенности в том, что ее слышат, было в ее интонациях. Красный угол был у нее всегда. Там была икона Воскресения, Казанская икона Божией Матери, четырехчастная икона, на которой я помню Георгия Победоносца, Иоанна Воина и медный крест. Девушкой бабушка пела в церковном хоре села Дубровы. Была солисткой от альтовой партии. В их сельском хоре было двенадцать человек, как положено, по трое в каждой партии — сопрано, альты, басы и тенора. Пели и Бортнянского, и Чайковского. Когда ко мне в гости приезжал архидиакон Роман (Тамберг), он с большим интересом расспрашивал бабушку о репертуаре, о том, как проходили репетиции. Бабушка даже что-то ему напела.

Когда я учился в школе, а затем в институте, она спрашивала, чем я хочу заниматься: «Ну, закончишь ты институт, и сколько будешь получать? Сто двадцать?» И со свойственным ей юмором: «А наш пастух — двести. И целый день сидит рыбу ловит. Иди в пастухи, будешь рыбачить и деньги получать». А позже стала говорить: «Что ты в хоре-то там. Иди к нам в Лузгарино в попы. Дом есть, вокруг природа, озера. Будешь на рыбалку ходить». Вот и стал я священником — деревенским пастухом в храме на берегу озера, в Заозерье.

Отец Сергий, Вы автор многих книг, популярных среди православных читателей. Как началось Ваше творчество? Откуда берутся темы?

Началось оно очень просто. Кажется, в 1992-м году к отцу Виктору Шиповальникову, он тогда был настоятелем храма, обратился редактор местной газеты. Он попросил интервью. А отец Виктор благословил дать это интервью меня. Вышла статья, но там вставили какую-то безграмотную отсебятину. При случае я сказал об этом журналисту, и он предложил мне писать ежемесячно или чаще по статье на религиозные темы. Так и пошло. Про церковные праздники, о семье и браке, о православном быте. Позже архидиакон Роман (Тамберг) предложил мне издать эти статьи в «Даниловском Благовестнике». Сначала была серия брошюр, потом — книжки. Все, что было написано, писалось по просьбе или по благословению. В свое время, по благословению митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия, стала выходить православная газета восточного Подмосковья, кажется «Преображение». Меня благословили вести детскую страницу. Надо было искать стихи и рассказы православной тематики и пересылать их редактору. Но времени на это не было, и я просто стал к каждому номеру писать рассказ. Потом из них составили книгу «Ангелы детства». А замечательные акварельные иллюстрации сделала наша прихожанка, художница Валя Стрельникова. Все рассказы писались под определенное количество знаков. Так же, «по заказу», писалось и все остальное.

А темы... Году в девяносто первом или девяносто втором, у нас при храме начала работать воскресная школа для взрослых. Их вопросы и дали темы. А детские книги, это уж либо из своей детской, о своих детях, либо о детях знакомых. Кое-кто говорит, что персонажи угадываются.

Расскажите, как Вы стали священником?

На этот вопрос вряд ли кто сможет ответить откровенно. Здесь тайна, как и в браке. Когда спрашивают, я обычно отшучиваюсь и говорю — «по знакомству». Мне на самом деле всегда очень везло на знакомства. В первое время воцерковления нам с супругой остро не хватало общения с церковными людьми. Особенно мечтал познакомиться со священником. И Господь услышал, как Он всегда слышит наши просьбы. Как-то в храме встретил одного верующего и уже воцерковившегося однокашника, потом другого. Они меня познакомили со своими друзьями. Затем — встреча с духовником. Это событие стало определяющим для нашей семьи. Всякий человек, которого я встречал в Церкви, тогда был для меня старшим, независимо от реального возраста. Старшим духовно, потому что он уже был в Церкви, а я еще только пришел. Рядом с духовником мы будто снова стали детьми. Это было новое детство, мы заново изучали мир, и задавали неимоверное количество «почему» и «зачем». В эту пору мы узнали много близких по духу людей. Духовник знакомил, можно сказать — «дружил» нас. Потом отец Алексей Грачев скажет: «Батюшка подарил нас друг другу».

Бабушка Прасковья Андреевна часто повторяла назидательный стишок:

Один цветочек дикий

Попал в пучок гвоздики,

И от нее душистым стал и сам.

Хорошее знакомство — прибыль нам.

Вот и я, благодаря батюшке, попал в этот душистый пучок, и мог общаться с людьми не только церковными, но и духовными, набираться от них ума-разума. Батюшка благословлял своих чад брать друг друга в кумовья. Благословлял ходить друг к другу в гости. Таким образом, сложился крепкий, сплоченный круг людей, которые в те сложные для Церкви времена поддерживали друг друга. Это очень важно — иметь церковного друга. И я сейчас стараюсь делать то же. Есть люди стеснительные, замкнутые, малообщительные, им сложно находить друзей среди верующих. Им непременно надо помогать, ведь спасение в одиночестве — опасное занятие. Необходимо общаться не только со священником, но и с мирянами. Именно пример другого человека, такого же, как ты мирянина, бывает наиболее действенным.

В то время мне нравилось по будним дням бывать на службе в Новодевичьем монастыре, хотя я был прихожанином другого храма. Народу на этих службах было немного, пел квартет певчих. Клирос там открытый, всех видно. Меня к нему так и тянуло. Все было интересно, все привлекало. Как собирались перед службой певцы, как они снимали пальто и куртки, вешали их на оградку. Доставали ноты и богослужебные книги, тихонько переговаривались. Как хотелось хоть просто постоять там. Сказал об этом батюшке. «А ты подойди к Любе, к регенту, попросись петь, скажи, что от меня». Сначала я только подпевал, одновременно учился вокалу. Меня пристроила к знаменитому педагогу одна знакомая. Так, «по знакомству», я и петь научился. Потом наш певчий привел меня на прослушивание в Патриарший хор и регент неизвестно почему взял меня. Я стал петь в двух хорах, в праздничном — Патриаршем и в будничном монастырском. Эти годы я вспоминаю как великую Божию милость.

Там же, в Новодевичьем, меня рукополагали в диакона. Несколько дней практики и назначение в храм Рождества Христова в Заозерье. И здесь опять замечательное знакомство. Настоятелем храма был протоиерей Виктор Шиповальников. Личность просто легендарная. Рукоположили его в 1943 году, а через некоторое время арестовали и отправили в лагерь. После лагеря опять служение, 64 года служения. О нем вышла книга, всем рекомендую прочесть. Мне несказанно повезло, что именно он был (и остается) моим учителем церковной службы, да и вообще, служения в сане.

Когда я начинал служить в Заозерье, там, кроме отца Виктора, был еще второй священник, отец Сергий Шумилов. Отец Виктор очень любил службы и считал их лучшей проповедью Православия. Для него в этом не было мелочей. Он учил нас, что на службе должна быть полная отдача. Чтобы как-то соответствовать его требовательности, мне пришлось ездить брать уроки у одного знаменитого московского протодиакона. Снова я был учеником. «У меня здесь малая семинария» — говорил настоятель. При этом он обучал нас не только службе, но и тому, как должен выглядеть священник, как себя вести, чтобы соответствовать своему служению, чтобы не было нареканий на Церковь. Подрясник чистый, выглаженный, ботинки всегда черные, начищенные, носки тоже всегда черные, носовой платок в кармане. Жестикуляция сдержанная, лицо приветливое. В комнате всегда прибрано, лампадка всегда горит. Мамочка у меня строгая, уделяла нашему воспитанию много времени и сил, но под взглядом отца Виктора я порой чувствовал себя немного Гекльберри Финном. Да еще надо было отчитываться, куда пошел, если выходили за калитку. И возвращаться строго до десяти. В десять сторожку могли и запереть. А нам за тридцать — не мальчишки. Не просто было. Но интересно. Отец Виктор был прекрасным рассказчиком. Мы заслушивались рассказами о его знаменитых сослуживцах, друзьях и знакомых. О непростой жизни Церкви при Советах. О жизни в лагере.

После празднования тысячелетия крещения Руси взгляды на Церковь в обществе изменились и у духовенства появились новые возможности. Мы с отцом Сергием все время искали любого удобного случая для воцерковления своих соотечественников. У меня были знакомые кинематографисты, они привозили появившиеся уже в то время православные фильмы. Тогда всевозможная администрация еще не знала, как ей быть. И нам отдавали на вечер клубы, какие-то залы. Мы устраивали крестные ходы, какие-то лекции, ездили по военным частям, организовали воскресную школу... Это сейчас привычно и даже обязательно, а тогда — впервые после многолетнего перерыва. Помню, как впервые приехали к нам офицеры из военной части, где я проводил беседы. А отца Виктора я не предупредил. Он потом рассказывал: «Поворачиваюсь я из алтаря: „Мир всем“, а там полно людей в форме. Я уж думал, опять за мной пришли». Он переменам радовался: «Что делается! Что делается!».

Потом, когда отца Виктора перевели поближе к дому и меня назначили настоятелем, мне пришлось учиться быть начальником, отвечать за все. Учиться хозяйствовать, строить, ремонтировать. Как совершенно верно заметил Гоголь, для христианина нет законченного курса; он вечно ученик и до самого гроба ученик. И это замечательно! У тебя всегда есть перспектива, возможность.

Батюшка, а как Вы познакомились с матушкой?

Очень просто. Мы учились в одном классе. И когда еще были студентами, поженились. Так сложилось, что мы почти сразу же стали жить отдельно от родителей. Мы вместе изучали древнерусскую живопись, читали о ней, встречались со знающими людьми, ходили на немногочисленные выставки, ездили по храмам. Искали любую литературу о вере. Помню, попалась нам старая книга без обложки. Небольшие рассказики о жизни святых, разные чудесные случаи. Какое наслаждение было читать! Позже узнали и название — «Училище благочестия». Интересовал нас и старый русский быт. Крестьянский, купеческий, мещанский, дворянский. Тоже искали литературу, ходили на выставки. Все было интересно. Женились мы рано и как бы вместе взрослели. И сейчас у нас интересы и дела общие: забота о храме, воскресная школа, рыбалка, воспитание детей, чтение, журналистика. Матушка редактирует не только мои тексты, но и ремонтно-строительные проекты. Когда делали ремонт фасада, она никак не соглашалась на предложенную строителями технологию, и добилась, в конце концов, что материалы заменили.

Когда перед свадьбой наши родители познакомились, то мой будущий тесть сказал, моей невесте: «Ты не беспокойся, у них семья точно такая же, как наша. Все будет так же, как ты привыкла». То, что семьи наших родителей похожи, конечно же, отразилось на наших отношениях. Это очень важно, чтобы семейный уклад был одинаковым.

Расскажите, как Вы воспитывали своих детей?

Это время покажет как. Дети воспитываются примером. Со временем увидим, каким примером мы были для своих детей. Православие — это прежде всего практика. Старались воспитать прежде всего верующими и церковными. Старались, как и все родители, воспитать в детях благочестие. Чтобы им было проще и приятнее совершать хорошие поступки, нежели плохие. И конечно, молились! Это первое дело родителя. Часто советовались с духовником и с хорошими людьми. Помню, на всенощной, я в алтаре и вижу из окна, как сын на велосипеде наматывает круги вокруг храма — это вместо того, чтобы быть на службе. Вскорости представилась возможность, и я спросил у архимандрита Кирилла (Павлова), можно ли взяться за ремешок в таком случае? Он ответил: «Нет, не надо. В таких вопросах надо делать замечания, внушать, убеждать. Терпеливо, спокойно. А вот если ребенок привирает и не кается, то можно и за ремешок». Спрашивал я его и о том, какую профессию лучше выбрать для детей. Он сказал: «Неважно, где человек будет трудиться, главное, чтобы он приносил пользу Церкви и людям».

Этого же мне хочется пожелать всем молодым людям: чтобы жили не для себя, а имели высокую цель. Молодым свойственны благородство и возвышенные цели. С возрастом человек может эту планку снизить. Но верующий человек всегда оставляет для себя высокие ориентиры, которые одухотворяют его деятельность, приносят в жизнь счастье и свободу, несмотря на трудности.

А еще важно, чтобы верующие родители дружили семьями, тогда их дети будут общаться между собой и образуется свой детский кружок единомышленников. Мне отрадно знать, что мои дети любят и общаются со своими друзьями детства, сыновьями и дочерьми наших друзей. Ну а мирское... Старались образовать. Они закончили музыкальную школу. Сын еще и рисовать учился. Потом — высшее образование по интересам и способностям. Как у многих.

Как Вы думаете, новое поколение, Ваших внуков, например, можно будет воспитать такими же методами?

Думается, что можно. Тут недавно младшая дочка рассказывала, как им непросто было в детстве, особенно в школе. Они были не свои для одноклассников. Но когда я спросил: «Может быть нам с мамой следовало вас как-то иначе воспитывать? Больше свободы, не навязывать своего мнения, взглядов?», она ответила: «Нет, все было правильно. Просто нам было трудно, но все правильно. Нельзя прогибаться под мир». Она уже взрослая и, скорее всего, если будут дети, будет воспитывать их так же, как воспитывали ее. Времена меняются, меняются земные приоритеты, но Бог всегда на первом месте.

Сегодня родители боятся настаивать и запрещать. Но настаивать и запрещать необходимо. Иначе вырастет дикарь. Сегодня просто снизился возраст, когда родители могут настаивать и запрещать. Когда-то родителей слушались до самой смерти. Бабушка рассказывала, как было у них в семье. Прибежал брат к матери: «Можно я пойду погуляю?» «А ты у бабушки спрашивал?» А бабушка совсем старенькая, уже давно лежит на печке и спускается только поесть. Парень идет к бабушке, потом к матери: «Бабушка не разрешает». «Значит, нельзя». Сейчас такое послушание старшим трудно встретить. Но если ребенок видит послушание матери отцу, он усваивает послушание родителям и без особых пояснений и настойчивости. Как усваивается родной язык.

Однако есть семьи, в которых родители приходят к вере, уже имея детей. В этом случае действенен только пример их жизни и молитва. И, особенно, пример любви. Любовь самая разная. Любовь к своим близким, к родне, к своим корням, к традициям. К природному миру. К своей истории, культуре. Господа можно увидеть и в природе, и в истории, и в культуре нашего народа. Хорошо бы привить эту любовь своим детям. А там пусть они размышляют, выбирают.

Батюшка, как Вы думаете, современная православная женщина, она такая же, как и во все времена, или она уже иная?

В лучших своих проявлениях она осталась жертвенной, готовой жить ради высокой цели, которая для женщины заключена в служении мужу и детям, скромной, неэгоистичной. Эти качества во все времена делали женщину интересной, как личность, и красивой. Современная православная женщина иная тем, что она часто самостоятельна. Или имеет возможность быть самостоятельной. А это серьезное искушение. Не все с ним справляются.

А если женщина одинока?

Нужно стараться быть полезной Церкви, не обязательно в ее стенах, но своими умением и талантами. Сегодня у Церкви столько разных направлений деятельности, столько всего можно сделать! Жаль бывает видеть, когда одинокая женщина пытается свое одиночество скрасить какими-то клубами, танцами, никому не нужным вязанием, даже огородом.

Есть семьи, где женщина работает, а мужчина занимается хозяйством.

Категорически сказать, что это неправильно, нельзя. Случается, что женщина становится кормилицей семьи, но надо понимать, что это положение ненормальное. И если ситуация изменится, лучше перейти к традиционной схеме: муж — глава семьи и ее кормилец, жена — помощница. Мне приходит на память одна семья, где жена то ли ради ремонта, то ли, чтобы купить новую мебель, устроилась на работу с неожиданно большим заработком. Сделали ремонт, купили мебель, но уходить с хлебного места она не собиралась. Мало того, стала упрекать мужа за то, что он зарабатывает меньше, чем она. Дальше — больше. Укоряла за все: не те у него друзья, не то образование, родители, одеться не умеет, с детьми не так говорит. Он очень горевал, потому что любил ее, долго терпел, а потом запил. Семья распалась.

Иногда человек приходит к вере, уже имея определенный статус. Например, я знаю одну женщину-генерала. Как христианка, она приносит на своем месте определенную пользу. Но все же у замужней женщины на первом месте — семья.

Отец Сергий, Вы окормляете журнал «Славянка» с первых дней его существования, а это без малого семь лет. Что Вы можете сказать о журнале?

«Славянка» задумывалась как журнал-помощник. Журнал спокойного духа и позитива. Как журнал-альманах, который может быть интересен не только месяц-два, а долгие годы. Где не встретишь необдуманных публикаций, тех, что ради красного словца. Без хвори, которой страдает современная журналистика — агрессии и стремления к сенсации. Кто-то сказал, что вульгарность проявляет себя именно в стремлении к сенсации. Хотелось бы избежать этого. И к видовому ряду, к фотографиям тоже свои требования. Это тоже — спокойный дух и позитив. И конечно — наше Отечество. Его красота, красота людей. Чтобы через эту красоту, читатель увидел, что жизнь не так страшна и глупа, как ее показывают СМИ, и что Господь с нами. Таковы были задачи, а как справились, это уже вопрос к читателям.

Батюшка, что бы Вы пожелали, в заключение, нашим читательницам?

Я пожелал бы им оставаться верующими и благочестивыми во всех искушениях нашего времени. Не бояться принимать решения в согласии со своей христианской совестью. Если мы будем решительны в проявлении своей веры, то Господь нам непременно подаст помощь. Там же, где мы колеблемся, мы непременно проигрываем, и не только в духовном смысле, но и по земным меркам. Пожелаю им быть принципиальными. Что не Божие — то и не мое. Принципиальная позиция сама по себе уже способствует некоторому покою и внутренней свободе, а принципиальность в благочестии непременно привлекает благодать Божию. Которую можно ощутить по чувству радости, душевного комфорта, покоя. Или, словами Апостола: Приблизьтесь к Богу, и приблизится к вам.

Беседовала Светлана Илюшина

Статья из журнала "Славянка" №4 (46) за 2013 год