Бог даст, русские выстоят

НЕРЕДКО ЖИЗНЬ СВЯЩЕННИКА ВИДИТСЯ СО СТОРОНЫ ПРЕДСКАЗУЕМОЙ И БЛАГОПОЛУЧНОЙ: ДУХОВНАЯ СЕМИНАРИЯ, МАТУШКА, СЕМЬЯ, ТРЕБЫ, ПРИХОД, КОТОРЫЙ ЕГО КОРМИТ... МЫ ПРИВЫКЛИ СУДИТЬ ПО «ОДЕЖКЕ», НЕ ВГЛЯДЫВАЯСЬ В ГЛУБЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ДУШИ. НО КАК НЕ БЫВАЕТ ОДИНАКОВЫХ ЛЮДЕЙ, ТАК НЕ БЫВАЕТ И ОДИНАКОВЫХ СУДЕБ. ДАЖЕ У БАТЮШЕК, ДАЖЕ В СТОЛИЦЕ. О СВОЕМ ЖИЗНЕННОМ ПУТИ, СЕЛЬСКОМ ПРИХОДЕ И РУССКОЙ ГЛУБИНКЕ, О СТРОЯЩИХСЯ ХРАМАХ И СОВРЕМЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ НАМ РАССКАЗАЛ ИЗВЕСТНЫЙ ПИСАТЕЛЬ, ПРОТОИЕРЕЙ ЯРОСЛАВ ШИПОВ, КЛИРИК ХРАМА ВЕЛИКОМУЧЕНИКА ГЕОРГИЯ ПОБЕДОНОСЦА НА ВАРВАРКЕ В МОСКВЕ.

Отец Ярослав, расскажите, пожалуйста, о своем детстве, о своих родителях и близких.

Родился я в 1947 году, мои родители – журналисты, участники Великой Отечественной войны. Отец во время войны служил в газете Первой ударной армии «На разгром врага», потом – в «Красной звезде». Мама работала в «Комсомольской правде» и в выездной редакции «Комсомолки» в Сталинграде. Почти все мои родственники их поколения воевали. Сестра матери, тетя Валя, была повешена фашистами в Харькове как партизанка. С детства я находился в окружении фронтовиков, и они, конечно же, оказывали на меня сильное влияние.

Отца моего звали Алексей Алексеевич, он из небогатого чиновничьего рода. Мама – Анастасия Ивановна – дочь фельдшера из Солигалича Костромской губернии. Отец родился в Николаевске на Амуре, где в ту пору служил мой дед, но их предки были москвичами. Прапрадед снимал жилье в доме настоятеля того самого храма, где я теперь служу – это храм святого Георгия Победоносца на Варварке. Между прочим, некогда там служил священник Василий – дед знаменитого обер-прокурора Святейшего синода Константина Петровича Победоносцева. То есть фамилия эта пришла к ним из нашего храма.

Было нас трое братьев и одна сестра, я – младший в семье. Братья стали людьми учеными, докторами наук. Старший всю жизнь занимался авиационными двигателями, средний по сей день работает в космической биологии. И я собирался пойти по их стопам, но сибирская экспедиция, в которую я попал перед окончанием школы, изменила мои планы. Полевая жизнь, полная романтики и приключений, перебросила меня из физиков в лирики. Мне захотелось писать рассказы. Вернувшись в Москву, решил поступать в литературный институт. До поступления работал в типографиях «Правды» и «Красной звезды», освоил несколько полиграфических специальностей. В институте попал к Сергею Павловичу Залыгину, который тогда печатался у Твардовского в «Новом мире», а впоследствии возглавил этот журнал.

Те времена памятны активным противостоянием почвенников и либералов: «Молодая гвардия», «Наш современник» и «Новый мир». Это как-то коснулось Вас?

Коснулось. По своему складу я был ближе к почвенникам. И пошел редактором в отдел прозы «Нашего современника». Потом работал в издательстве «Современник», где впервые после 1917 года начали издавать духовную литературу: выпустили книги «Божии люди» митрополита Вениамина Федченкова, «Жития и творения русских святых». Успели издать «Размышления о Божественной Литургии Иоанна Златоуста» Н.В. Гоголя. И тут меня рукоположили.

 

Как происходило Ваше воцерковление в советское время?

Сложно. Исповедоваться и причащаться я ездил в Троице-Сергиеву Лавру. Там и проходило мое воцерковление. Ученик-то я был не из лучших – в годах, «заскорузлый». Но учителя были замечательные, и это мне очень дорого. Отец Кирилл, отец Алексий… Там было много духоносных монахов – людей интереснейших, ценнейших. Теперь иных уж нет, а те – далече…

 

Отец Ярослав, Вы приняли диаконский, а затем священнический сан, будучи уже известным писателем. Отказались от столичного комфорта и перебрались в глубинку. Наверно, нелегко было решиться взять пастырский крест? Что повлияло тогда на Ваше решение?

Я помогал восстанавливать храм в одном селе на севере Вологодской области, куда ездил на охоту. Был уже немного воцерковлен. И вдруг местные руководители, председатели колхоза и сельсовета, попросили правящего архиерея, чтобы меня рукоположили в священники для их приходов. Я к этому совершенно не был готов, со мной даже не посоветовались! Община просто написала письмо владыке Михаилу (Мудьюгину). Интересно, что такая форма прошения о назначении священника на приход существовала в беднейших краях дореволюционной России. В нашем районе (мягко говоря, тоже не очень богатом) последнего батюшку видели в 1930 году, и на протяжении шестидесяти лет люди совершенно не ведали церковной жизни. Но где-то в глубине народной памяти осталось это знание – просить архиерея о рукоположении того или иного мирянина в священники для своего прихода. Помню, владыка Михаил сказал мне тогда, что на своем долгом веку ни разу не сталкивался с такими прошениями, хотя знал, что в старые времена подобная практика существовала.

В январе 1991 года меня рукоположили во диакона и направили на стажировку – сначала в Череповец, потом – в Великий Устюг. Через полтора месяца я стал священником и уехал служить в Тарногский район, где предстояло поднимать четыре прихода. Надо было окормлять свой район, да еще и соседние. Самой большой проблемой оказалось передвижение – раздобыть транспорт и попытаться доехать по бездорожью до нужной деревни. А ездить надо было постоянно: служить, крестить, отпевать.

Начало моей пастырской деятельности можно сравнить с обучением щенят плаванию: бросают в воду, и если выплывет – будет жить. От меня до епархиального управления расстояние было примерно такое же, как от них – до Москвы. Это сотни километров. Стоял 1991 год – очень голодное было время. Деревня выживала только благодаря тому, что родственники поддерживали друг друга. А я был один. Хозяйства у меня никакого. Грибы собирал. Грибы хорошие – белые, наелся на всю оставшуюся жизнь. Архиерей тогда сказал мне: «Если будет совсем голодно – иди на охоту». Но дело в том, что охота всегда была для меня образом жизни, мне нравилось жить в лесу или в степи. А добычу я, как правило, готовил для кого-то, угощал, сам почти никогда не ел. Так что вскоре я передал ружье сыну.

Какие самые яркие воспоминания о начале служения и о жизни сельского прихода остались в памяти?

Сильные впечатления были связаны, прежде всего, с экстремальными условиями выживания. Просто нечего было есть. В районе денег не осталось совсем! Ни копейки ни у кого. Пенсии не платили, зарплаты не платили – ни милиционерам, ни врачам – никому. Отпоешь кого-нибудь, например, и дают три рубля. Идешь в местное сельпо, где на полке только хлеб и с советских времен – банки маринованных огурцов. Вот это и покупаешь. Вернешься домой, перекусишь, а в животе – как будто битого стекла наелся.

Местное население пребывало в состоянии дремучего религиозного невежества. Не зря архиерей говорил, что уровень духовного одичания нашего народа потрясает. Почти никто не исповедовался, люди не понимали, что такое исповедь и причастие. Отпевать, крестить, воду освящать – просили, но... Зовут, например, воду освящать. Говорю: «Я же две недели назад освящал, несколько ведер было». А они: «Так поросята уже все выпили». Или зовут освятить хлев. Спрашиваю: «А избу?» – «А избу зачем? Нам главное, чтобы поросеночку хорошо было, чтобы вес быстрей набирал». Религиозность населения, если она и жила еще где-нибудь в генетической памяти, полностью подчинялась интересам хозяйства. Хлев – превыше всего. За ним – огород. А насчет души – это лишнее…

Да там еще оставались следы языческих культов. Посреди полей стояли «охранные» деревья, древние сосны. Как-то я заметил у корней яичную скорлупу, спрашиваю, мол, выпивали-закусывали? Мне отвечают: нет, яичко в жертву принесли.

В районе, где я служил, неоязычники пытались устроить капище и музей языческой культуры. Среди лидеров неоязычества можно было встретить известного писателя и даже депутата Госдумы. В областной газете опубликовали вологодские предания, из которых следовало, что под нашей местностью у рогатых что-то вроде дворца конгрессов. Видать, не случайно туда так тянуло язычников. Но епархия помогла. И открыли в районном центре музей не языческой, а традиционной русской культуры.

Закончил я служение в тех краях с тяжелым ревматизмом. Долго потом лечился. За четыре года мы восстановили четыре храма, но в последствии было решено оставить только один, в районном центре. А остальные приходы умирают, потому что умирает село вообще. В деревне, где я жил, четверть века назад было сорок пять человек, а сегодня – десяток. Недавно разговаривал с бывшим председателем сельсовета. Он рассказал о другой деревне, в которой лет тридцать назад было сто семь жителей, сейчас – двенадцать пенсионеров. Говорит, что к 2020 году там вообще никого не останется. Такова участь всей нашей глубинки, она вымирает. А двадцать пять лет назад мы вместе с сельчанами так радовались, что удается восстанавливать храмы …

Книга рассказов «Райские хутора» открыла Вас как замечательного писателя для широкого круга современных православных читателей. Чем сейчас является для Вас литературное творчество? Как оно соотносится с пастырской жизнью?

Для меня литературное творчество – это часть проповеди. Если Господь дает мне возможность, способность писать, я исполняю это по мере сил. Ведь проповедь не обязательно должна быть амвонной.

Творчество священника – как литературное, так и любое другое – накладывает на него определенные обязательства. Есть рамки внутренние, каноны, которых нет у светских деятелей искусства. Некоторые ограничения…

Живописцы, например, любят изображать обнаженную натуру. А живописцу-священнику это как-то не к лицу. Или вот, скажем, «Дом с мезонином» – прекрасный рассказ. Но писателю-священнику брать такого рода сюжеты едва ли уместно, потому что миряне решат: «Вот о чем батя думает! Батя-то старый, внуки уже, а он пишет про девушек». Для народа священник – это лицо Церкви.

В прошлом Вы были заядлым охотником. А сейчас? 

Приняв священнический сан, охоту оставил. Нет никаких законодательных актов на этот счет, но есть неписаное правило, что священник не должен проливать кровь. Молодые батюшки иногда доводят это до абсурда – даже комара, кусающего ребенка, не могут прибить. Но Православие – религия здравого смысла. Христос нигде не требует абсурда. Все крайности – от рогатого.

 

Что, на Ваш взгляд, необходимо предпринять, чтобы возрождалась российская глубинка, где в небольших районных городах активно действуют разнообразные тоталитарные секты? Что это – наш пробел? Наша лень? 

Не совсем так. У сектантов очень сильно проработаны методы агитации и пропаганды, да еще и с материальными преференциями. Православие никогда этим не пользовалось и не пользуется. Солнце светит – и я не должен доказывать, что оно светит ярче, чем электрический фонарик. Я не могу заставить человека увидеть это, если он сам не видит или не желает видеть. А сектанты постоянно пытаются доказывать, что фонарик все равно светит ярче, чем солнце. И кого-то зомбируют, подавляя свободную человеческую волю, и губят души. Секты – дело безусловно сатанинское. Что делать с ними? Русский православный поэт Иван Андреевич Крылов советовал «речей не тратить по-пустому, где нужно власть употребить».

А про глубинку… Мне доводится общаться с людьми, которые восстанавливают деревянные храмы в Архангельской области. Они меня приглашают как специалиста-практика. Восстановление храмов – дело, конечно, благое. Но приходские храмы рассчитаны на прихожан, на людей, которые в большинстве своем живут рядом и приходят на богослужения. А чтобы жить рядом, нужна работа. Нет работы – нет людей. Летом два-три дачника приедут за грибами – вот и весь народ. Значит, храм будет пустовать и со временем прекратит свое существование. Вот пример: в одном из районов Ярославской области дачники-москвичи помогли восстановить несколько каменных храмов. А деревни вокруг вымирают, и в храмах этих, кроме случайно наезжающих дачников, почти никого нет. И вот некий предприниматель, полюбивший эти края и возжелавший спасти их от полного безлюдья, построил два современных животноводческих комплекса и молочный завод – и потянулись туда люди…

Получается, в данном случае дух вторичен: нужно сначала обеспечить материальную сторону жизни?

Нет, тем человеком двигал именно дух. Как предприниматель, он не был уверен, что получит прибыль из этой затеи. Но он человек верующий и понимал, что для возрождения церковной жизни нужно привлечь в глубинку людей, и для этого создал рабочие места. Работники основного производства всегда приводят за собой и других специалистов: строителей, дорожников, шоферов… Понадобятся детские сады, школы, аптеки, магазины, почта, прочая инфраструктура. А значит, придут люди.

Есть такой замечательный исторический пример. В середине XIX века некий генерал, выйдя в отставку, купил на юге нынешней Белгородской области пустырь, где стояла небольшая церквушечка. Построил сахарный завод. С выработанным сахаром надо было что-то делать – соорудил спиртозавод. Для построек нужен был кирпич – построил кирпичный завод. Продукцию надо было возить, понадобились лошади-тяжеловозы – основал конный завод. Для работы на всех этих предприятиях нужны были кадры – открыл училище на сто двадцать мальчиков, где готовили специалистов по техническим специальностям. И тут пришлось выстроить большой собор – старый храм уже не вмещал прихожан. Когда лошади перестали справляться с перевозкой продукции, была проложена железная дорога до Белгорода. В двадцатом столетии на базе этих заводов были развернуты крупные химические предприятия. Это – Шебекино, промышленный центр с населением более сорока тысяч жителей. Вот что может сделать один человек! И начиналось все не с желания обогатиться, а с желания превратить бесплодный пустырь в место достойной жизни наших соотечественников.

 

Отец Ярослав, назовите, пожалуйста, своих любимых святых, любимых писателей, любимые книги.

Святые все – любимые. Преподобный Сергий Радонежский, святитель Николай Чудотворец – самые близкие. Если перечислять любимых – это сотни, все, кого знаю. Любимые писатели – сейчас это Пушкин и Чехов. С Пушкина началась великая русская литература. А Чехову в нигилистическое время удалось сохранить в душе глубокую церковность, хотя долгое время распространялось мнение, что он был безбожником. С детства Антоша пел в церковном хоре, которым регентовал его отец. Хор был настолько хорош, что послушать его в Таганрог приезжали из Ростова. Антон Павлович прекрасно знал церковные богослужения, обиход. В воспоминаниях, дневниках Чехова есть описание его паломнической поездки в монастырь. Это уже в зрелом возрасте он исповедовался, говел, причащался. И сохранил свою церковность, несмотря на то, что время было нигилистическое, либеральное. С.П. Залыгин в книге «Мой Чехов» утверждал, что у Чехова нет ни одного положительного героя. А они есть – это верующие люди. В рассказах «Архиерей», «Студент», в повести «Степь»… И, что очень важно, сам Антон Павлович был удивительным человеком, человеком богатейшей души. Те, кто его знал, говорили, что другого такого человека на земле не было.

Кстати, о редкой красоте души говорили и те, кто знал или даже просто переписывался с Чайковским. У него был духовник, которому он исповедовался, протоиерей, преподаватель Закона Божия в консерватории.

Музыка Чайковского самая исполняемая музыка в мире, рядом с ним по этому показателю только Моцарт. Так что с Чайковским тоже все не совсем так, как нам постоянно втолковывают.

Как Вы оцениваете состояние современной русской литературы? Существует ли она вообще?

Во времена, когда я учился и работал, в стране существовал мощный литературный процесс. Выходило много литературных журналов, сборников, альманахов, море книг. Разные течения, разные школы, разные направления: «военная» проза, «деревенская», «молодежная»… «Новый мир», «Наш современник», «Юность», «Молодая гвардия»… С развалом страны этот процесс прекратился. Авторы, которые сейчас на слуху, – люди, занятые по преимуществу самопиаром, это рыночный подход к литературной деятельности. Они вещают из радиоприемников и с телеэкранов про науку, политику, экономику, медицину, спорт… В таком режиме произведения искусства не создаются. Поэтому я не читаю современных авторов.

Некоторые известные деятели культуры считают, что мат – «великое достижение русского народа» и исключать его, например, из кинематографа нельзя, иначе, по их словам, многие картины (например, о войне) будут неправдоподобными. Что Вы думаете об этом?

Мат – это жуткое дело! Омерзительное! Народное предание гласит: за матерщинников Божия Матерь не молится. За всех молится пред Своим Сыном – даже за убийц, а за матерщинников – нет. Грех этот принято именовать хулой на Богородицу. Так полагали многие миллионы православных людей, живших до нас. Надо помнить, что за каждое слово свое мы будем держать ответ на Страшном Суде.

Всплеск употребления мата в России произошел в постреволюционные времена, когда к власти пришло много людей нехристианского происхождения с русофобскими и антиправославными взглядами. Мой житейский опыт говорит о том, что специально и активно нецензурную брань продвигают в жизнь люди опять же неправославные, нерусские, либерально-демократических взглядов, именующие себя русской интеллигенцией. У них мат в разговорной речи считается хорошим тоном. Почему наш драгоценный деятель культуры к ним присоединился – не ведаю. Его заявление, что кино про войну нельзя снимать без мата – совершеннейший вздор. Есть книги о войне – одна из них «Война и мир» называется, там все без мата. Говорят, неплохо написано! «Севастопольские рассказы» тоже. Книга Виктора Курочкина «На войне, как на войне» или, скажем,«В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова – замечательные произведения, и как-то совсем без мата! И великая русская литература, и советская обходились без нецензурщины. Оправдывать мат в искусстве тем, что это «реальная жизнь» – лукавство. Туалетная комната, простите, тоже «реальная жизнь».

По статистике, у нас в стране около 80% людей считают себя православными, но воцерковленных среди них намного меньше. В таком случае, можно ли считать нашу страну православной? И как относиться к тому, что некоторые известные лица «борются за светскость» нашего государства? Что стоит за этой борьбой?

В общей картине мира наша страна безусловно христианская, православная. В Европе, например, отпадение от христианства катастрофическое. Одни только однополые браки чего стоят – это жуть! А следом – усыновление детей однополыми семьями? А эвтаназия? В Германии за последние годы закрыто четыреста католических и протестантских культовых сооружений. Футболист сборной Швеции прикупил опустевший протестантский собор и переоборудовал его в развлекательный комплекс для приема гостей. Мы – единственная страна, где строятся и открываются новые храмы. Единственная! Мир уходит от спасительных слов Христа, от Евангелия, от норм христианской нравственности. Ради комфорта, земного благополучия, ради развлечений и удовольствий люди продают душу известно кому.

Относительно внутреннего духовного состояния нашего народа – в сравнении с советским временем – да, страна православная. И даже в сравнении с предреволюционным временем – ведь к революции вера в народе сильно оскудела. За что, быть может, и получили мы «на орехи».

Нынешняя «борьба за светскость» – это попытки утверждения антихристианства. Православный не станет бороться ни за, ни против светскости: есть храм, молимся, в церковных таинствах участвуем – слава Богу. А кому-то именно это покоя и не дает. Христос им покоя не дает. Две тысячи лет уже. Борются с церковностью только враги Христа. Церковь – Христова, и если выступают против Церкви, значит, выступают против Христа.

Светскость предполагает, что если все религии равны, то мы должны проявлять толерантность по отношению к другим религиям. 

Толерантность – поганое слово. Есть еще жуткое слово – потребление. По-церковнославянски «потреблять» – значит «уничтожать». В либерализме требование свобод сводится к одному: дать злу такие же права, как добру. Делать это категорически нельзя ни в каком человеческом общежитии, будь то государство или семья.

Отец Ярослав, что может привлечь людей к Церкви, изменить отношение москвичей к Православию в контексте действующей программы «200 храмов»? Ведь не секрет, что строительство идет с большим трудом. 

Объединяются разные антихристианские силы: и либералы, о которых мы говорили, и представители компартии... Кстати говоря, между ними глубинных различий нет: и те, и другие – атеисты, и те, и другие – космополиты (интернационалисты), и те, и другие обещают рай на земле, чего быть не может. Разница лишь в отношении к собственности. Так что не удивительно, что в борьбе с Православием они объединяются. А храмы новые Москве очень нужны, на окраинах они переполнены. К сожалению, далеко не все люди, заполняющие храмы, готовы воцерковляться. Детей крестят, причащают, а сами – ни-ни. Чем-то это напоминает мне моих деревенских прихожанок.

 

Может быть, сказать здесь несколько слов родителям, которые очень поверхностно, скорее суеверно относятся к таинствам Церкви. 

Объяснения церковных таинств, Божественной Литургии сегодня можно легко найти в духовной литературе, об этом в проповедях говорят священники. Но люди не хотят слышать, видеть, узнавать. Бог дает благодать всем, но люди от нее отворачиваются. Пока гром не грянет… Расскажу поучительную историю. Мой давний приятель, человек не воцерковленный, тяжело болел, но его жена не разрешала ему ходить на богослужения, причащаться, хотя поликлиника была рядом с храмом, и дело не представляло никаких сложностей. Однако ссориться с женой не хотел и потому на службу не заглядывал. Но вот ведь как премудро Господь все управил!

Когда ему стало совсем плохо, его жена позвонила мне. Я приехал, исповедовал его, причастил. Он был настолько слаб, что сразу после таинств повернулся к стене и уснул. Пособоровать его не удалось. На другой вечер она сообщила, что муж умирает, и ночью отвезла его в хоспис. Рано утром к ним в палату заходит священник и спрашивает: «Это Евгения?» – «Нет, это Евгений». Начинают выяснять, женщина сообщает про исповедь и причащение. Узнав про несостоявшееся соборование, батюшка пособоровал больного, и страдалец тихо преставился.

А священника этого, оказывается, пригласили в больницу окрестить некую Евгению, однако она еще вечером умерла – как раз в той палате, где лежал мой друг.

На жену его все случившееся произвело столь серьезное впечатление, что она пришла в храм и не пропускает теперь ни одной воскресной службы. А могли ведь давно уже вместе с мужем воцерковиться. Но, пока не «стукнуло», женщина не хотела открывать сердце Богу. Господь каждому человеку, как ребенку «на ложечке», дарит Свою любовь, а люди кривятся и отворачиваются. В основном из-за гордости, тщеславия, самости.

 

Отец Ярослав, в чем, на Ваш взгляд, сегодня главная беда нашего времени? И в чем уникальность русского народа?

Сегодня основная беда России в том, что значительная часть народа стала жить по принципу «Бери от жизни все». А это совсем не свойственно русской душе, это не наша «болезнь», никогда такого в России не было. Даже в древние времена, когда воинов-славян нанимали в армию, они ценились тем, что были равнодушны к награде, к заработку, их интересовала идея. Цель – победить, а остальное не важно. Это уникальное свойство русской души помогло принять и сохранить христианство.

Есть у нас свои традиционные грехи, однако к ним выработался иммунитет. А этот «микроб» – чужой, он разрушителен, губителен для русских людей, он извращает их представление о мире. И, скажем, пресловутый «новый русский» – это уже не русский по духу человек. Но, Бог даст, русская нация все же выстоит.

 

Беседовал Сергий Тимченко